Так близко к горизонту - Джессика Кох

Я медленно закрыла глаза:

– Я тоже ненавижу его!

Это было большим преуменьшением. Меня заполняла ненависть к человеку, который разрушил нашу жизнь, хотя я его даже не знала.

– Я бы выдержал всё, – взгляд Дэнни снова устремился вдаль. – Я бы ко всему был готов. Всё можно переработать или хотя бы переиграть, но против того, что он ни за что приговорил меня к смерти, я бессилен.

Внезапно и его глаза наполнились слезами.

– Даки, про поезд я сказал всерьёз, – он помолчал, обдумывая что-то. – Хотя… не поезд. Это не должно вовлекать других людей.

– Дэнни, пожалуйста, прекрати. Давай поедем домой, – уже почти умоляюще я потянула его за руку.

– В детстве я уже пытался убить себя, – начал Дэнни. – Летом, когда мне было четырнадцать. Я перерезал бритвой вены. На обеих руках. На самом деле я не хотел умереть, – он пожал плечами. – Это был крик о помощи.

– И что, никто не заметил?

Зачем я вообще спрашиваю? Мир невероятно подлый.

– Меня нашла мама. Она понимала, что я пытался сделать, но всё скрыла. Мне давали изотонические напитки, перевязывали, две недели пришлось носить свитера с длинными рукавами, и всё.

«Столько страдания и горя можно было бы избежать, если бы люди в этой несчастной стране открыли глаза и поняли, что происходит вокруг них. Но они зациклены только на своих ничтожных проблемах и жалком существовании. Живые существа вокруг полностью им безразличны».

Это когда-то сказал мне Дэнни. Уже давно. Неужели никто действительно не заметил мальчика с потерянным взглядом, который несмотря на жару несколько недель ходит в свитере? Обратила бы я на такое внимание? Была ли я такой же плохой, как остальные люди?

Я помотала головой:

– Почему?

Он неверно понял мой вопрос. Я прекрасно могла представить, почему он звал о помощи таким образом. Я никак не могла понять, почему никто, даже его собственная мать, ничего не предпринял.

– Тогда был ад, – тихо сказал он. – Когда в тринадцать у меня начался переходный возраст, отец прекратил посягать на меня. Моё тело изменилось, это ему не нравилось. К тому же я уже не подчинялся ему безоговорочно, и за это он меня ненавидел. Сначала я думал, что теперь всё станет лучше, но стало гораздо хуже.

– Что случилось?

– Как тебе рассказать так, чтобы ты не решила, что я просто чокнутый?

– Просто скажи.

– Ты хочешь сказать, что ты уже считаешь меня чокнутым, и речь уже не об этом?

– Нет, – уверила я его и взяла его руку. – Я так не думаю. Для меня ты самый достойный восхищения человек на земле, и я никогда не стану считать тебя чокнутым!

Он улыбнулся и продолжил:

– Он начал регулярно меня избивать. Гораздо больше, чем раньше, и просто так. Ему так хотелось, чтобы я прочувствовал его ненависть, в которой я не был виноват. Иногда он пинал меня по всей комнате.

– И это было хуже секса, – бессильно констатировала я.

– Да, – сказал Дэнни. – В тех извращённых, противоестественных вещах был хоть какой-то налёт нежности, немного любви. Пусть и больного толка. Когда это прекратилось, осталась только ненависть, да ещё и в чистейшей форме. И не только тогда, когда он был пьян. Это стало его постоянным состоянием. Да, это определённо было хуже, гораздо хуже, – он с сомнением посмотрел на меня. – Ты можешь это хоть немного понять?

– Да, могу.

Я много раз видела шрамы на его теле, знала каждый из них. Поэтому могла не только предположить, о каком масштабе ненависти идёт речь.

– Ты тосковал по любви, – сделала вывод я. – Я могу проследить в этом логику. Тебе нечего стыдиться, это нормально.

Он кивнул:

– Тогда это очень сбивало с толку, и я долго думал, что со мной что-то не так.

Я зло наступила на камень, который лежал на земле:

– Единственный, с кем что-то не так, это твой отец. Надеюсь, ты это понимаешь?

– Да, думаю да, – Дэнни посмотрел на солнце и поморгал, чтобы стряхнуть слёзы. Ко мне снова болезненно-настойчиво подступил вопрос, каким бы он вырос, если бы его отец, садист и педофил, не нанёс бы ему такой вред.

– Пошли, – сказала я и потянула его за руку. – Мы пройдёмся ещё немного, чтобы ты собрался, и когда ты будешь готов, мы поедем домой.

Я снова бегу. Я убегаю. Я абсолютно точно знаю, что убегаю. Сбегаю. Это побег!

Меня преследуют холодные глаза, наполненные ненавистью. Они чёрные, как ночь, в которую я бегу, они расположены на черепе, на котором больше нет плоти. Именно череп преследует меня. Глаза, даже не глаза, а глазницы, в которых когда-то были глаза. Синие глаза. Но теперь в них нет глаз, нет жизни, нет синевы. Там только пустота, там только смерть.

А я бегу и бегу, но он настигнет меня. Не важно, насколько быстро я бегу…

Мой двадцатый день рождения мы провели в городе, устроив себе настоящий шоппинг. Мне купили новые джинсы и сапоги, и, хотя для меня это было не характерно, меня охватил приступ шопоголизма. Вообще-то в этом году подарок Дэнни должен был быть меньше, так как в сентябре я должна была получить от него ещё и отпуск в Атланте. Несмотря на это он купил мне ещё и самые дорогие брюки для верховой езды, которые только бывают, и подходящие к ним краги.

Затем мы поехали на выходные на Боденское озеро, чтобы разбить там палатку. Мы приехали на наше обычное место, далеко от других людей, на краю дикого луга, где разрешалось гулять нашей собаке. Недостатком был долгий путь до душей, что, однако, ни капли нам не мешало. Зато преимуществом места являлось то, что оно находилось у самого озера и часть луга была только для нас. В первую ночь на нас обрушился сильный ливень, который стал частью бури. Меня разбудили громкие раскаты грома. Я испуганно села и обнаружила, что Дэнни в палатке нет. Меня это не удивило. Он любил грозу и другие природные явления, в квартире он тоже вставал ночью, чтобы в непогоду выйти на улицу. Я оставила Лайку в палатке и пошла босиком по уже мягкому лугу. Дождь был тёплым, но очень сильным, за несколько секунд я промокла насквозь. Мне не пришлось долго искать: я знала любимые места Дэнни и уже издалека увидела, что он сидит на берегу озера. Под ливнем на затопленной траве во время бури. На нём тоже не было обуви, и его одежда промокла, футболка и шорты прилипли к телу.

Я молча села на его колени. Он обнял меня, и мы стали наблюдать за грозой. Светлые, блестящие молнии, которые растягивались по небу сетью и оглушительно разрывали воздух.

– Я умру, – внезапно сказал мне Дэнни. – Моей целью было дожить хотя бы до тридцати лет, но теперь я понимаю, что это невозможно. Я не доживу и до двадцати пяти.

Я убрала мокрые пряди со своего лица и повернулась к нему: