Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори

— Как чудесно наконец всех вас увидеть! — воскликнула она. — Хотя мне, наверное, следовало бы теперь называть тебя, Элизабет, «ваша милость»? — Она чуть отступила и посмотрела на меня. — Ну что ж, выглядишь ты прекрасно!

Бриджет и Кэтрин бросились ее обнимать, а она с улыбкой прижала их к груди, ласково глядя на Анну и Сесили поверх подпрыгивающих голов младших девочек.

— И вы обе тоже чудесно выглядите! Какое у тебя хорошенькое платье, Сесили, и прелестная брошка на чепчике. Добр ли к тебе твой муж?

— Да, у меня все хорошо, — сдержанно ответила Сесили; ей было прекрасно известно о тех подозрениях, которые король питал относительно ее матери. — Моего мужа король очень ценит, и миледи королева-мать тоже. Он славится своей верностью, как, впрочем, и я.

Мать рассеянно улыбнулась, словно ни то, ни другое для нее никакого значения не имело, и уселась, посадив к себе на колени моих маленьких сестренок — семилетнюю Бриджет и восьмилетнюю Кэтрин. Анна устроилась на скамеечке у ног матери, и та, положив руку ей на плечо, выжидающе посмотрела на меня. Но первой главную новость выпалила Кэтрин, у которой больше не было сил сдерживаться.

— А мы все замуж выходим! — крикнула она. — Все, кроме Бриджет.

— Потому что я — невеста Христова, — важно возразила Бриджет; она воспринимала свое предназначение со свойственной детям торжественностью.

— Ну конечно, все это знают, — поддержала ее мать и прижала к себе. — И кто же ваши будущие счастливые мужья? Верные защитники Тюдоров, я полагаю?

Сесили тут же ощетинилась — это был намек на ее мужа-лизоблюда.

— Ты, между прочим, тоже помолвлена, — презрительно бросила она.

Но мать и бровью не повела.

— Речь снова идет о Якове Шотландском? — спросила она, с улыбкой глядя на меня.

И я поняла, что она уже все знает. Видимо, ее шпионы тоже не дремали и по-прежнему служили ей даже здесь, где, как предполагалось, она пребывала в полной изоляции от мира, причем служили явно не хуже, чем когда она жила при дворе в окружении множества верных королю людей.

— Ты знаешь?

— Я знаю, что король послал своих послов в Шотландию, пытаясь установить с шотландцами мир, — уклончиво ответила она. — Разумеется, ему бы хотелось скрепить подобный договор еще и родственным браком. А поскольку ему эта идея и раньше в голову приходила, я предположила, что он снова к ней вернулся.

— И ты не станешь возражать? — Я пытливо на нее посмотрела. — Ты скажи, потому что, если ты хочешь отказаться, я постараюсь обязательно…

Она остановила меня, нежно взяв за руку, и сказала:

— Вряд ли тебе это удастся. Если тебе не удалось убедить Генриха выпустить твоего кузена Эдварда из Тауэра и не удалось внушить ему, что меня вовсе не обязательно запирать в монастыре, то уж повлиять на его политику в отношении Шотландии ты, скорее всего, не сможешь. Он, правда, сделал тебя королевой, но, хоть ты теперь и держишь в руках скипетр, никакой власти у тебя по-прежнему нет.

— Именно это я ей всегда и говорю, — тут же влезла Сесили. — Реально она ни на что повлиять не может!

— Тут ты, пожалуй, права, — улыбнулась ей мать, а мне тихо сказала: — Но ты не должна упрекать себя. Я знаю, ты делаешь все, что в твоих силах. Женщина всегда имеет столько власти, сколько смогла отвоевать, но тебе не повезло: ты вышла замуж в такую семью, где тебе не доверяют, а значит, и власти тебе никакой постараются не давать.

— А я должна выйти замуж за шотландского принца! — пропищала Кэтрин, которой все не терпелось высказаться. — За самого молодого! Так что я поеду в Шотландию вместе с тобой, матушка! И там смогу жить в твоих покоях и быть твоей фрейлиной!

— О, я буду очень этому рада! — Мать наклонилась и поцеловала Кэтрин в макушку, прикрытую белым кружевным чепчиком. — Мне будет гораздо легче, если ты будешь там вместе со мной. И мы с тобой будем наносить государственные визиты твоей старшей сестре. Мы с тобой верхом поедем в Лондон в сопровождении пышного эскорта, а Лиззи устроит для нас, представительниц шотландской королевской семьи, торжественный прием.

— А мне предстоит выйти за наследника шотландского короля, — тихо сказала Анна, и в ее тоне было куда меньше энтузиазма, чем в речах Кэтрин. Анне было уже двенадцать лет, и она достаточно хорошо понимала, что это не самая приятная участь — выйти замуж за врага собственной родины, чтобы превратить его в ее союзника.

Мать посмотрела на Анну с молчаливым состраданием и сказала:

— Что ж, значит, мы хотя бы будем там все вместе, и это уже хорошо. А я всегда смогу дать вам совет и помочь, чем сумею. Кстати, стать королевой Шотландии — роль весьма важная, Анна.

— А как же я? — спросила слегка расстроенная Бриджет.

Взгляд матери метнулся ко мне.

— Возможно, тебе тоже разрешат поехать со мной в Шотландию, — сказала она. — Я думаю, король нам это позволит.

— А если не позволит, тогда я перееду сюда, в твое аббатство, — с удовольствием заявила Бриджет, озираясь и любуясь красивой комнатой матери.

— Я думала, ты хочешь стать монахиней, — тут же упрекнула младшую сестренку Сесили, — а не жить в роскоши, как папа римский.

Мать усмехнулась:

— Ох, Сесили! Неужели тебе и впрямь кажется, что я живу, как папа римский? Вот уж чудеса! Может быть, ты думаешь, что где-то тут, в потайных помещениях, прячутся толпы моих кардиналов, которые мне прислуживают? Что мы едим с золотых та-релок?

Она встала и, обняв за плечи двух младших девочек, предложила:

— Идемте-ка все обедать. Сесили напомнила мне, что вам пора подкрепиться. А ты, Бриджет, можешь прочесть в трапезной молитву. Сестрам это будет приятно.

Когда мы вышли из кельи, она притянула меня к себе и тихо сказала:

— Не волнуйся. Между помолвкой и свадьбой можно найти немало лазеек, чтобы избежать последней. А удержать шотландцев с помощью мирного договора — это чудо, которому я еще никогда не становилась свидетельницей. И, между прочим, пока что никто не осмеливается снова путешествовать по Большой Северной Дороге!

Мой дядя Эдвард вернулся домой после крестового похода смуглый, как настоящий мавр, но утратив все передние зубы. Впрочем, он постоянно шутил по этому поводу, утверждая, что Господь теперь может заглянуть ему прямо в сердце, и при этом так шепелявил, что невозможно было удержаться от смеха. Я страшно ему обрадовалась, крепко его обняла и услышала, как он нежно прошепелявил: «Благошлови тебя Гошподь!»; это смешное коверканье слов заставило меня одновременно и смеяться, и плакать.

Я ожидала, что он возмутится, узнав, что его сестру сослали в монастырь Бермондси, но он лишь пожал плечами и одной улыбкой дал мне понять, что воспринимает это всего лишь как временное отступление, ибо жизнь всегда полна бесконечно чередующихся побед и поражений.