План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - Алан Кларк

Г и т л е р. У вас есть точная информация о том, что он ранен? Сейчас случилась трагедия. Может быть, это предупреждение.

Э н г е л ь. Имена генералов могут быть искажены.

Г и т л е р. В этой войне больше не будут присваиваться звания фельдмаршалов. Все это будет сделано только после завершения войны. Я не буду теперь считать своих цыплят, пока они еще не вылупились.

Ц е й ц л е р. Мы были так глубоко уверены, чем кончится это награждение, давшее ему последнее удовлетворение.

Г и т л е р. Мы должны были предположить, что оно окончится героически.

Ц е й ц л е р. Как можно вообразить что-нибудь другое?

Г и т л е р. Вместе с такими людьми в окружении как он мог заставить себя действовать по-другому? Если такие вещи случаются, я в самом деле должен сказать, что любой солдат, который рискует жизнью снова и снова, – идиот. Ну, если подавлен рядовой, я могу понять это.

Ц е й ц л е р. Для командира это гораздо легче. На него смотрят все. Ему легко застрелиться. Для простого солдата это трудно.

Г и т л е р. Меня это так сильно огорчает, потому что героизм стольких солдат сводится к нулю одним-единственным бесхарактерным, слабовольным человеком. Вы представьте, его привезут в Москву, и представьте эту мышеловку там. Там он подпишет что угодно. Он будет признаваться, писать прокламации – увидите. Теперь они покатятся вниз в своем духовном банкротстве до самого дна. Можно только сказать, что дурной поступок порождает новые беды. У солдат самым главным является характер, и если мы не можем воспитать его, тогда мы просто плодим чисто интеллектуальных акробатов и спиритуальных атлетов, мы никогда не получим расу, которая может выдерживать тяжелые удары судьбы. Это является решающим.

(Цейцлер рассказывает анекдот, цель которого принизить значение подготовки Генерального штаба.)

Г и т л е р. Да, нужно брать смелых, отважных людей, которые хотят жертвовать своей жизнью, как каждый солдат. Что такое жизнь? Жизнь – это нация. Индивидуальное все равно должно умирать. За пределами индивидуальной жизни есть нация. Но как может кто-либо бояться этого момента смерти, которой он может освободить себя от своего несчастья, если его долг не приковывает его к этой юдоли слез? Ну вот видите!

(Далее следует обсуждение, каково будет официальное отношение к сдаче 6-й армии. Цейцлер уходит. Входят Х р и с т и а н, Б у л е, Е ш о н н е к и К е й т е л ь. После чтения оперативных сводок из Африки и с Балкан снова возвращаются к теме Сталинграда.)

Й о д л ь. Что касается русского коммюнике, сейчас мы проверяем, не найдутся ли в нем какие-нибудь ошибки. Потому что одна ошибка – например, фамилия генерала, которого там не могло быть, – докажет, что все ими опубликованное взято из списка, который они где-нибудь захватили.

Г и т л е р. Они говорят, что они захватили Паулюса, а также Шмидта и Зейдлитца.

Й о д л ь. Я не уверен насчет Зейдлитца. Это не совсем ясно. Он может находиться в северном котле. Мы проверяем по радиосвязи, какие генералы находятся в северном котле.

Г и т л е р. Конечно, он был с Паулюсом. Я вам кое-что скажу. Я не могу понять, как человек вроде Паулюса не предпочтет пойти на смерть. Героизм так многих десятков тысяч солдат, офицеров, генералов сводится к нулю таким человеком, у которого не хватает характера сделать то, что сделала слабая женщина.

Й о д л ь. Но я не уверен, что это верно…

Г и т л е р. Тот человек и его жена были вместе. Потом он заболел и умер. Женщина написала мне письмо и просила позаботиться о детях. Она увидела, что не может продолжать жить, несмотря на детей. Потом она застрелилась. Вот что сделала женщина. У нее были силы – а у солдат нет сил. Увидите, не пройдет и недели, как Зейдлитц, и Шмидт, и даже Паулюс будут выступать по радио[90]. Их посадят на Лубянку, и там их будут есть крысы. Как можно быть таким трусливым? Я не понимаю этого.

Й о д л ь. У меня еще есть сомнения.

Г и т л е р. Извините, но у меня нет.

(Следует бормотание относительно выдвижения Паулюса, схожее с тем, что ранее говорилось Цейцлеру.)

Г и т л е р. Я вообще этого не понимаю. Стольким людям приходится умирать, а затем человек вроде Паулюса пятнает в последнюю минуту героизм стольких солдат. Он мог бы освободиться от горя и вознестись в вечность и бессмертие для нации, но он предпочитает ехать в Москву. Что это за выбор? Это просто бессмысленно – это трагично, что такой героизм так ужасно оплеван в последний момент.

Е ш о н н е к[91]. Я думаю, что, возможно, русские нарочно сообщили это. Они мастера на такие дела.

Г и т л е р. Через неделю они выступят по радио.

Е ш о н н е к. Русские даже смогут заставить кого-нибудь говорить вместо них.

Г и т л е р. Нет, они сами будут говорить по радио. Вы это услышите, и очень скоро. Они сами будут говорить по радио. Они будут просить тех, кто находится в котле, чтобы они сдались, и скажут совершенно отвратительные вещи о германской армии…»

На этом фрагмент кончается. Как очень часто в своих записанных разговорах, Гитлер выглядит примитивным, неглубоким и мстительным. Но это, конечно, не более чем дым, вырывающийся из трубы; что же творится там, внутри адской печи этого сатанического гения? Каковы были личные убеждения Гитлера, кипевшие в его мозгу ночами в темноте спальни? Что он думал о состоянии военных дел и о перспективе рейха? Последний шанс одержать полную победу исчез. Знаменитая «воля», к мистике которой он в прошлом призывал с переменным успехом и которую ему придется навязывать с маниакальным жаром теперь, когда близко маячило поражение, уже мало что стоила. На сцену должны были выйти трезвые расчеты. Время нужно было для создания нового оружия, дипломатия – для того чтобы использовать, говоря по-шахматному, пат, которого можно будет добиться с помощью нового оружия. Теперь, когда он видел, как стягиваются границы его завоеваний в Африке и на Востоке, он был готов на недолгое время позволить своим генералам отдавать пространство, выигрывая время. В разговоре с Йодлем в это время он сказал:

«Пространство – это один из важнейших военных факторов. Вы можете вести военные операции, только если вы имеете пространство… В этом было несчастье французов. В непрерывном наступлении в прошлом году мы заняли больше территории, чем во всем нашем западном наступлении. С Францией было покончено за шесть недель, но на этом огромном пространстве можно держаться и держаться. Если бы мы пережили кризис, подобный этому, на старой германской границе по Одеру – Варте, с Германией было бы кончено. Здесь, на Востоке, мы можем амортизировать этот удар. Здесь у нас такое поле боя, на котором есть место для стратегических операций».