План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - Алан Кларк

Гот умело и гибко вел бои, хотя его танки были в полностью изношенном состоянии от постоянных маршей и контрмаршей. Тем не менее, хотя это никоим образом не должно умалить искусство Гота и выносливость его солдат, главная нагрузка на протяжении всего января лежала на плечах осажденных дивизий 6-й армии Паулюса. Это всегда следует помнить, когда выдвигают аргумент «бесцельного жертвоприношения» под Сталинградом.

После провала попытки деблокирования на Рождество Жуков ускорил темпы передислокации танковых и механизированных сил от кольца окружения Сталинграда, но продолжал удерживать там почти полмиллиона человек. А его силы, развернутые между Доном и Салом в направлении на Ростов, совсем не были такими мощными, как думали немцы. Только 2-я гвардейская армия была хорошо сбалансирована и имела танки и бригады самоходной артиллерии; из пехотных корпусов четыре были очень сильно потрепаны в боях на Аксае; оба свежих стрелковых корпуса, 51-й и 28-й, не имели достаточной мобильности, чтобы поспевать за своей добычей в условиях открытой местности.

Настоящий момент кризиса наступил 8 января, когда русские предъявили требование о капитуляции 6-й армии. Но оно было отклонено. Обращение было подписано Рокоссовским и Вороновым и обещало «почетную сдачу… достаточные нормы питания… заботу о раненых… офицерам оставляется личное оружие… репатриация после войны в Германию или любую другую страну».

Гитлер все еще находился в ежедневном контакте с Паулюсом по коротковолновой связи, и командующий армией даже не думал о капитуляции, не имея на то разрешения фюрера. Нет доказательств и того, что за исключением крайне малой доли рядовых кто-либо серьезно думал о принятии предложения русских. «У нас мало веры обещаниям русских», «Что угодно, только не Сибирь», «Мы все слишком хорошо знаем Ивана – нельзя знать, что он сделает после своих обещаний». Такой была типичная реакция, хотя к этому времени осажденная армия переносила такие страдания, которые заставили бы любого командира-союзника сдаться чисто из гуманных соображений. Некоторые германские источники даже приписывают 6-й армии более альтруистические мотивы: «…Мы окружены тремя русскими армиями, которые высвободятся для других операций, если мы капитулируем…» И всегда оставалась надежда – ибо человек должен надеяться, как бы плохо ни было, – что их освободят из окружения.

До 10 января русские не начинали серьезной атаки против внутреннего кольца обороны Паулюса, а ограничивались ведением беспокоящего огня со стороны своей неизмеримо более сильной артиллерии и вели местные операции с целью подготовки путей для заключительного штурма. На протяжении декабря и первой недели января условия в кольце окружения становились все хуже и хуже.

Ежедневно каждому бойцу выдавалось 20–30 патронов с приказом использовать их только для отражения атаки. Рацион, состоявший из хлеба, был уменьшен до 120, а затем и до 70 граммов – только ломтик! Воду получали из растаявшего снега. Мяса не было – всех лошадей съели на Рождество.

Минимальная потребность 6-й армии во всех видах довольствия составляла 550 тонн. Полет туда и обратно с аэродромов в Тацинской и Морозовске занимал три часа летного времени, не считая погрузки и разгрузки.

Таким образом, с наиболее вероятным одним вылетом в день это означало, что каждый день должны работать 225 самолетов Ю-52. На самом деле за один раз никогда не бывало более 80 «юнкерсов» с грузами. Их усилия дополнялись двумя эскадрильями «хейнкелей III» (способных перевозить только по 1,5 тонн). Самое большое количество грузов, доставленное в Сталинград в течение суток, было 180 тонн, 14 декабря. После Рождества, когда Тацинская и Морозовск были захвачены русскими, в среднем за ночь доставляли около 60 тонн.

Бензина вообще не выдавали. Вплоть до самого конца его скудные запасы береглись для прорыва, и танки и самоходная артиллерия армии были вкопаны в постоянные огневые позиции в мерзлом щебне. Люди слишком ослабли, чтобы выкапывать новые огневые окопы или ходы сообщения. Если их вытесняли со старых позиций, они просто ложились на землю за нагроможденными снежными «парапетами», оцепеневшие от холода и неизбежности смерти. Получить ранение было иногда удачей, гораздо чаще это было страшной бедой – среди товарищей, слишком истощенных, чтобы поднять человека на носилки, и где у медиков не было других анестезирующих средств, кроме специально вызванного обморожения.

Пока взлетно-посадочная полоса в Питомнике была еще пригодна, некоторых тяжелораненых вывозили оттуда обратными рейсами. Однако со временем все меньше и меньше летчиков решались на риск приземления на изрытой взрывами полосе. «Хейнкели», со своими более слабыми шасси, сбрасывали грузы на сниженной высоте. Многие «юнкерсы» потерпели аварии при посадке или были уничтожены артиллерийским огнем русских.

«В самолете нас было около 30 человек, большей частью раненных. Были и другие – тот сорт людей, которые всегда ухитряются выпутаться из всех трудностей, используя свою сообразительность. Самолет начал катиться по земле со все возрастающей скоростью, в тучах снега, поднятого пропеллерами. То одно, то другое колесо под нами с грохотом проваливалось в воронку. Вдруг, к нашему ужасу, двигатели выключились, и мы услышали, как самолет стал тормозить. Летчик развернулся и зарулил назад. Появился лейтенант люфтваффе и сказал, что мы не сможем подняться из-за малого разбега и поэтому нужно убавить нагрузку на 2 тысячи килограммов… двадцати пассажирам придется выйти. Поднялся страшный шум, кричали все разом: один кричал, что улетает по приказу штаба армии, другой, из СС, что у него важные партийные документы; многие кричали о своих семьях, что у них дети и так далее. Только лежавшие на носилках молчали, но на лицах у них был написан ужас…»

Иногда раненым приходилось ждать эвакуации днями, сбившись вокруг печек в фанерных сараях по краям аэродрома или в «безопасности» открытых траншей, где они замерзали до смерти за ночь. Нехватка горючего и транспорта означала для многих, что они вообще никогда не попадут в Питомник. Тогда вид самолета, отправлявшегося назад пустым, становился непреодолимым искушением, и бывали попытки силой занять самолет. 1 января 1943 года было принято решение, что никому не разрешается подниматься на борт самолета ни под какими предлогами – даже для разгрузки или наземного обслуживания – без письменного разрешения начальника штаба 6-й армии. Это привело к дополнительным задержкам, особенно для тяжелораненых. Многих расстреливали на месте, когда они пытались силой забраться в самолет, и их трупы оставались лежать в снегу. Было по крайней мере два случая, когда солдаты, в отчаянии зацепившиеся за шасси или хвостовое колесо, были подняты в воздух; через несколько минут они падали и разбивались.

Другие находили более изощренные способы попасть обратно в Германию.

«Я привез ящик с медицинскими принадлежностями на передовой перевязочный пункт в Дмитриевке. Это был склад, в крыше которого зияли дыры, пробитые артиллерийским огнем. Он был до предела забит ранеными, многие из которых находились в тяжелом состоянии, умирающие лежали вместе с мертвыми, крича и громко молясь… Санитар сказал, что их собираются вывезти на самолете… В этот момент раздался залп «катюши» и послышались крики новых раненых. Я ушел в ту часть здания, где было тихо. Там лежали люди настолько тяжело раненные, что были без сознания, а некоторые из них скончались. Я снял одного из мертвецов с носилок. Потом три раза прострелил себе левую ногу и лег. Я потерял сознание… было темно, и боль была ужасная… Я повторял себе: «Еще час, несколько часов, и потом буду в воздухе». Прошло два дня, и кровь вокруг моей ноги замерзла, но я не осмеливался позвать на помощь… двое около меня умерли. Затем – утро радости! Они начали грузить нас…»