Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

Это правда: он не собирается ни на кого нападать. Просто-напросто в его положении было бы безумием на кого-нибудь нападать. Мало того, что парламент, вынеся ему явно несправедливый, явно ошибочный приговор, показал, что прямо настроен против него. Главная опасность для него заключается в том, что попытка подкупа всё же предпринималась. Пусть покупалось только право свидания, право свидания все-таки покупалось, пусть покупала право свидания Мадлен Франсуаз, она родная сестра, и вряд ли у кого-либо возникнет сомнение, что действовала она по поручению и ради выгоды брата.

На основании этих достоверно установленных фактов, которые Пьер Огюстен и не собирается отрицать, на основании документа, подписанного перепуганным книгопродавцем Леже, да ещё несколько извратив и запутав то и другое, его непременно обвинят в подкупе члена суда и сделают всё, чтобы не смягчать приговор.

Точно так же ему не нужен процесс, затеянный его бывшим судьей, поскольку ещё более вероятно, что и новый процесс обернется против него, ведь между судьями существует круговая порука. Если же в приведенном послании он упоминает о возможном процессе, то лишь для того, чтобы напомнить вельможе, что он оклеветан чиновником, который, имей он серьезные доказательства, должен бы был прямо обратиться к суду, Этим напоминание он всего-навсего отводит от себя новый арест на основании ещё одного королевского ордера, который всюду выпрашивает настырный Гезман.

У него слишком много здравого смысла, чтобы поверить, будто советник парламента решится затеять против него дело в суде, поскольку свидетельства книгопродавца Леже маловато, и даже тень подозрения, что были приняты деньги, может навсегда погубить счастливую карьеру Гезмана де Тюрна, так что риск процесса с его стороны был бы слишком велик.

Однако не все дела в руках человеческих, тем более не все человеческие дела затеваются по указаниям здравого смысла. Сколь бы отчетливо ни сознавал Луи Валантен Гезман де Тюрн, что и самым очевидным, самым бесспорным образом выигранный судебный процесс все-таки нежелателен для занимающего должность судьи, поскольку вершителя правосудия не должно касаться даже самое легкое, самое отдаленное сомнение в его безукоризненной честности, он жаждет повелевать и наказывать. А тут ещё, как на грех, министры, которых он якобы крепко держит в руках, отчего-то слушать его не хотят.

Вы только представьте себе, этой продувной бестии не удается выхлопотать королевский ордер на арест человека, который во всеуслышанье поносит его, причем поносит его в присутствии некоторых из этих министров. Да ведь у него отнимают возможность оградить свою подпорченную персону от нежелательных разоблачений тюремными стенами и этим испытанным способом замять свое грязное дело.

В пакостной душонке Луи Валантена Гезмана де Тюрна взыгрывает оскорбленное самолюбие, которое заглушает любые доводы разума. Он должен во что бы то ни стало заткнуть этот чересчур язвительный рот. Он должен ещё раз наказать наглеца, которому не пошло впрок предыдущее наказание. Он должен, он прямо-таки обязан растоптать его, и растоптать навсегда. В таком мучительном состоянии душевной болезни господину советнику нужна только победа, чтобы удовлетворить поврежденное самолюбие и снова поверить, что если не министры, то правосудие он уж без сомнения держит в своих всесильных руках.

И Гезман де Тюрн совершает ошибку, не удержав и не собираясь удерживать кипенье порочных страстей: двадцать первого июня 1773 года он подает жалобу на попытку подкупа должностного лица в тот самый суд, который только что обвинил Пьера Огюстена Карона де Бомарше в подделке платежного документа и тем самым в попытке присвоения достояния, принадлежащего его благодетелю.

Молниеносно, вопреки привычной волоките всех судебных инстанций на свете, всего четверо суток спустя, этот вдоль и поперек продажный, бесчестный, бессовестный суд назначает докладчика, который должен подготовить к слушанью дело, возбуждаемое одним из членов того же суда. Докладчик До де Комбо, не моргнув глазом, начинает расследование, натурально, зная заранее, к какому вердикту оно приведет.

Двадцать пятого июня, всего полтора месяца спустя после освобождения из Фор л’Эвека, Пьер Огюстен вызывается в судебное заседание для дачи своих показаний.

По правде сказать, им овладевает отчаяние. Он понимает, что у него не имеется ни единого даже самого плевого шанса, чтобы отклонить обвинение в подкупе должностного лица и хотя бы каким-нибудь фантастическим образом избежать ещё одного сурового наказания.

Начинается обычная судебная канитель. Имя, фамилия, год и место рождения, адрес, звание, должность и прочие сухие данные для протокола. Так же неторопливо, с безразличием на лице предъявляется иск Луи Валантена Гезмана де Тюрна, к иску, как положено, прилагаются документы. На первом месте среди них два собственноручно заверенных заявлений книгопродавца Леже, которые удостоверяют До де Комбо, что вышеназванный книгопродавец Леже никогда и ни за какой надобностью не обращался к высокочтимой мадам Гезман де Тюрн и ничегошеньки знать не знает и ведать не ведает.

Собственно, этих двух заявлений, составленных с соблюдением всех предусмотренных законом формальностей, более чем достаточно для того, чтобы обвинить распускающего злостные слухи ответчика в клевете. В самом деле, ведь право свидания покупалось именно через посредничество книгопродавца Леже и только этот несчастный, вконец запуганный и запутавшийся клятвопреступник переносил в своем кармане сначала сто луидоров, затем пятнадцать луидоров с брегетом из рук Мадлен Франсуаз в руки бесстыдной воровки мадам Гезман де Тюрн. Единственный надежный свидетель дважды показывает против ответчика.

Впрочем, допускает ошибки и самый отпетый мошенник, о чем следовало бы отпетым мошенникам помнить всегда. В заявлениях книгопродавца Леже обнаруживается хоть и крохотная, а все-таки неувязка, поскольку заявления составлялись тогда, когда Гезман де Тюрн ещё не помышлял затевать никакого процесса, а напротив того, пытался предотвратить разбирательство и засадить неудачливого просителя за клевету.

Тепрь, как ни медлительно тянется следствие, как ни безразлично относится к выяснению истины следователь До де Комбо, все-таки приступает необходимость кое-что уточнить, прежде всего твердо и недвусмысленно обозначить, что никаких пятнадцати луидоров не заводилось даже в помине, не то что в действительной жизни, о чем в своих заявлениях запуганный заявитель не обмолвился даже намеком. По этой причине заявителя в конце концов приглашают явиться на следствие.

В общем, по мнению До де Комбо, этот вызов – пустая формальность. Едва ли опытный следователь сомневается в том, что имеет дело с показанием заведомо ложным, поскольку прекрасно осведомлен о всесторонней продажности родного парламента, собранного Мопу по всем медвежьим углам из самых нестеснительных и отпетых юристов. Однако он вполне убежден, что человек, дважды давший ложное показание, что должно строжайше караться тем же отпетым парламентом, когда у парламента в этом возникает нужда, тем более солжет в третий раз, если желает избегнуть неприятности наказания, а кто же этого не желает? Понятно, что следователь относится к опросу этого единственного прямого свидетеля с полной небрежностью, лишь бы поскорее сбыть его с рук и с этим безукоризненным свидетельским показанием без канители передать дело в суд.