Богиня маленьких побед - Янник Гранек

– У меня в голове в тот момент были другие заботы. Нужно было готовиться к Международному конгрессу математиков и работать над Гиббсовской лекцией[108].

– Адель, вы считаете себя ответственной за проблемы со здоровьем мужа?

– Вы хотите сказать, чувствую ли я себя виноватой? Да я потратила всю свою жизнь, спасая его!

Я встала, полная решимости уйти. «Сядьте!» – прогремел барабан.

– Вот видите? Она истеричка! С ней нельзя разговаривать как со взрослым человеком!

– Он ведет дневник своих запоров и еще имеет наглость говорить что-то об истерии!

– Я очень забочусь о своем здоровье. По-своему. И придерживаюсь очень строгой диеты.

Я вновь села и бросила сумку на скамью. Если бы Халбек был осведомлен о всех странностях ежедневного рациона Курта, то тут же упек бы его в сумасшедший дом: четверть фунта масла на крохотном кусочке поджаренного хлеба и взбитый яичный белок. Ни супа, ни свежих фруктов. И почти никогда мяса. Одной курицы нам хватало бы на неделю, если бы я тайком не измельчала ее и не добавляла в пюре. Безвкусная, пресная еда, сведенная к минимуму, обеспечивающему выживание.

– Он боится, что его отравят, может быть, даже я, но не осмеливается вам в этом признаться! Когда нас куда-нибудь приглашают, я должна нести его ужин в судке. Представляете, как мне от этого стыдно?

– Супруга преувеличивает. Я полагаю, что еда, которую она готовит, слишком тяжела для желудка. А она злится, причем по пустякам. Здесь слишком накурено, вы не могли бы открыть окно?

– Почему вы не снимете пальто, Курт? Хотите побыстрее уйти?

– Мне холодно.

Я воздела взор к небу; чего-чего, а противоречий в характере мужа было предостаточно.

– На сегодня довольно. В то же время в качестве врача я, Курт, хочу посоветовать вам проводить больше времени на свежем воздухе. Чтобы поправить здоровье. Как предписывает наука.

– Почему бы нам не съездить в Швейцарию и не навестить Паули? Эта страна тебе понравится. Чистенькая, спокойная. А может, махнем в Вену? Я даже не прочь повидаться с твоей матушкой!

Халбек нескромно закашлялся.

– Адель, ты же прекрасно знаешь мое мнение на этот счет.

– Меня уже воротит от Принстона. Почему ты не хочешь переехать в Гарвард? Жители этого города на редкость милые и дружелюбные.

– Давай поговорим об этом позже.

Грохот барабана разубедил нас продолжать дальше. Сеанс был окончен.

– Первый этап мы преодолели. Свяжитесь с моим помощником, он назначит вам встречу.

Курт встал и рассчитался с психоаналитиком. Тот проводил нас до дверей кабинета. В приемной я, несколько ошарашенная визитом, натянула перчатки. В этот момент Халбек просунул в дверь свою голову престарелого пса и сказал:

– Кстати, Адель, Эту посмертную маску я храню по одной-единственной причине. Гнев тоже не без добродетелей. Я стараюсь никогда об этом не забывать. А на Гёте мне плевать с высокой вышки. Увидимся в воскресенье у Альберта?

В ожидании назначенного часа Энн прогуливалась неподалеку от ИПИ. Последовав совету Адель, она изменила облик и теперь под строгим пальто у нее было красное крепдешиновое платье со слишком глубоким для ее крохотной груди декольте. Молодой женщине казалось, что она вырядилась как на парад. Она накрасилась, а в последний момент распустила волосы, хотя и не была уверена в целесообразности задействовать весь этот арсенал в войне, которая была заранее проиграна.

Когда время подошло, Энн, позволив себе вполне допустимое опоздание, направилась по аллее к Олден Мэнор, роскошному дому, выстроенному в неовикторианском стиле, который с 1939 года служил неизменным жилищем директорам Института перспективных исследований. В числе прочих, на глазах у этого особняка выросли и дети Роберта Оппенгеймера. В детстве Энн обшарила все его закоулки, но вот уже много лет не переступала этот порог. Связанные с этим местом воспоминания разжигали в душе тревогу. В тот момент, когда молодая женщина уже решила повернуть обратно, дверь открылась, и она увидела перед собой благожелательное лицо Эрнестины.

Креолка служила в семье Адамсов без малого двадцать лет. Она являлась частью обстановки, как и ее неизменные блузки ярких, пылающих цветов. Вирджиния так и не смогла заставить эту женщину отказаться от подобных проявлений экваториальных вкусов в пользу строгой униформы прислуги, более приличествующей рангу их семьи. Совсем наоборот, со временем цветные узоры на ткани приобретали все больший размах. Эрнестина никогда ни в чем не уступала, это в полной мере касалось и ее обескураживающей собеседника мании вставлять в разговор непонятные французские фразы.

– Энн, mon bel oiseau[109]! Я так рада тебя видеть!

С этими словами она бесцеремонно расцеловала молодую женщину в обе щеки, и Энн тут же узнала исходивший от нее специфический запах ванили и дрожжей.

– Вы совсем не изменились, Тина.

– Ври больше, я теперь похожа на самку кита. А вот ты стала прехорошенькая.

Эрнестина ущипнула Энн за бок.

– Если бы ты всегда была рядом со мной, то на твоих костях появилось бы немного мяса. Боже праведный! Что они с собой только не вытворяют, эти современные молодые женщины!

Энн протянула ей небольшой пакет. В этот момент со второго этажа Эрнестину кто-то позвал истеричным голосом, заставив женщин подпрыгнуть. В холле появился Келвин Адамс в непринужденном наряде: фланелевой рубашке в теплых тонах и белом шерстяном свитере с воротником под горло. Энн подозревала, что за этим перманентным кокетством он скрывает зачатки зоба.

– Энн, с этой новой прической вы очаровательны.

На этот раз она не позволила ему прикоснуться к волосам; ей больше не хотелось попадать в ловушку банальных комплиментов. Когда ее осыпал ими Келвин, молодой женщине казалось, что ей на грудь ложится чья-то влажная ладонь. К счастью, вместо того чтобы настаивать, он попросил Эрнестину успокоить госпожу.

Вирджиния материализовалась в плотном облаке опьяняющих духов. В одной руке стакан, в другой сигарета. Энн, сколько себя помнила, всегда видела ее в таком виде.

– Что-то вы рановато. У нас еще ничего не готово.

Обижаться Энн не стала, прививка от желчи, без конца источаемой госпожой Адамс, была у нее с детства. Молодая женщина прикинула, сколько времени понадобится хозяйке, чтобы размазать безупречный макияж посредством театральных рыданий, давно вошедших у нее в привычку. Вирджиния по-прежнему умела найти к ней подход и успокоить, хотя с возрастом ей для этого приходилось идти на все новые и новые уловки. Она представляла собой что-то вроде надменной гранаты с выдернутой чекой, взрыв которой муж предотвращал долгие годы, тратя на это массу сил и энергии.