Полтавское сражение. И грянул бой - Андрей Серба

Но, может, он сделал ошибку, не обратившись, как Скоропадский, к населению Гетманщины с манифестом или воззванием поддержать его в войне с Россией, такой же поработительницей Украины и притеснительницей ее народа, как Речь Посполитая и Турция? Такая мысль не раз приходила ему в голову, и всегда он отгонял ее, считая вздорной. И вовсе не потому, что народ не любил Мазепу и не поверил бы любым его благим обещаниям. Дело заключалось не столько в отношении народа к Мазепе, сколько в отношении Мазепы к народу, то есть тем, кто именовался посполитыми, мещанами, ремесленниками, купцами и еще кем угодно, но только не казаками. Он никогда не мог понять, что могло связывать казачество, доблестное рыцарство, красу и славу Украины, защитника ее вековых устоев и православия, с остальным населением, лишенным понятия чести, воинского долга, погрязшим в мелкой житейской суете? А если между ними нет ничего общего, что может заставить их встать в единый боевой строй, проливать вместе кровь и умирать на поле боя?

Только одно — желание использовать чужую поддержку в борьбе за достижение собственных целей. Казачество привлекало посполитых в свои походы, стремясь общими усилиями предотвратить угрозу проникновения на Украину католичества и униатства и защищая свои казачьи права, посполитые поддерживали казачество, надеясь с его помощью изгнать ненавистных панов-ляхов, а еще лучше — уничтожить их до единого. Разные были конечные цели участников этих временных союзов, никогда не завершались они счастливым концом для обеих сторон. Если совместная борьба увенчивалась успехом, казаки, удовлетворив свои требования, тут же забывали о союзниках, если борьба грозила закончиться поражением, посполитые выдавали противнику своих предводителей-казаков, покупая за счет их голов себе жизнь.

Да и как могло быть иначе, если казачество с самого начала появления на своих землях переселенцев из Речи Посполитой относилось к ним враждебно. Себя они считали исконными жителями Поднепровья и прилегающих к нему территорий со времен князей Кия, Аскольда, Дира, потомками древних русичей, сохранивших свою независимость в низовьях Днепра и Дона, местах обитания берладников, бродников, являвшихся по сути первыми на Руси казаками, от всех своих врагов: татарской Орды, полутатарской Московской Руси, Польши, Литвы. Поэтому им были чужды разноплеменные переселенцы из Польши, Литвы, Волыни, Подолии, Прикарпатья, забывшие о своих родовых корнях и покорно превращающиеся в обезличенных «украинцев», то есть жителей восточной окраины Речи Посполитой[43].

А когда в начале тридцатых годов семнадцатого столетия началось массовое заселение пришельцами поселений, спланированных на казачьих землях французским инженером Бопланом, и к 1638 году была заселена тысяча из них, возмущенное казачество взялось за оружие, чтобы изгнать незваных гостей и их хозяев, польских и литовских магнатов-католиков.

Первой, как обычно, поднялась Запорожская Сечь, отряды сечевиков были поддержаны казачеством Канева, Стеблиева, Корсуня, в том числе и реестровым. Десятитысячное казачье войско во главе с Павлюком и Скиданом начало войну с польскими войсками, но, потерпев неудачи под Кумейками и Мошнами, отступило на Сечь. На следующий, 1638 год, против переселенцев выступило и казачество левого берега Днепра под началом атаманов Острянина и Гуни, но и оно не добилось успеха. Итогом казачьего движения явилось то, что сотни новых поселений стали возводиться еще быстрей и под усиленной охраной войск коронного гетмана Конеппольского.

О пропасти между казачеством и посполитыми-украинцами прекрасно знали правители Речи Посполитой и умело этим пользовались. Будучи безжалостными к казакам и карая их за участие в восстаниях смертью, они были снисходительны к посполитым, ограничиваясь в качестве наказания обычной поркой и вновь возвращая их к прежнему хозяину. Посполитые в их глазах были «только рабочее быдло, которое уничтожать нерационально, а, покорив и наказав, лучше снова запрячь в ярмо». Посполитые знали об этом и вели себя в боях совершенно иначе, чем казаки. Например, во время отступления казацко-крестьянского войска после поражения под Берестечком казаки сражались до последнего, а посполитые удирали с поля боя толпами. И хотя именно они отличались в грабежах и бессмысленном уничтожении панских имений и звериной, изощренной жестокостью ко всем полякам, не обращая внимания на их пол и возраст, шляхта беглецов-посполитых не убивала, а король объявил им прощение и даже велел раздавать пищу, чтобы они могли возвратиться к хозяевам.

Но, может, он, родовой казак-шляхтич и гетман, которому не раз приходилось отдавать своим сердюкам приказы о подавлении холопских бунтов на Гетманщине, смотрит на посполитых свысока и клевещет на них? В таком случае необходимо обратиться к мнению других людей, чьи суждения не подвержены влиянию личных чувств и будут намного объективнее...

Мазепа остановился у огромного кованого сундука в углу комнатушки, отбросил крышку. Нагнулся над аккуратно уложенными в нем доверху книгами, отыскал и вытащил две из них. Грустно усмехнувшись, начала перелистывать одну. Ах, какая чудесная библиотека была у него в Батурине! Лучшая на всей Украине и одна из богатейших в Речи Посполитой! Нет ее больше — сожгла пьяная русская солдатня после взятия гетманского дворца. Зачем? Ладно, он, участник многих сражений и штурмов чужих крепостей, может понять воина-победителя, разграбившего дворец, опустошившего винные подвалы, изнасиловавшего всю, независимо от возраста, женскую прислугу и затем утопившего ее в дворцовых прудах, но зачем жечь книги? Наивный вопрос! Наверное, для того, для чего те же солдаты срубили и спилили до единого дерева прекрасный парк вокруг гетманского дворца, разрушили или сожгли в нем беседки и павильоны.

Но хватит о грустном, пора взглянуть на взаимоотношения между казаками и посполитыми другими глазами, начав с польского историка Шейнохи:

«Между народом и Казаками не возникла связь, какое-либо душевное братство. Казаки, люди «шляхетско-рыцарского права», по-своему осуществляли древнее понятие о предназначении рыцарской нации. Народ же в происходящей перед ним борьбе, казачье-панской, жадно искал стороны более сильной и обычно ее придерживался. Только единицы, казачьи души, считанные тысячами, избирали для себя жизнь Низа. Селяне же, вообще, в каждом из казачьих восстаний становились с войсками коронными против Казаков.

Павлюка под Мациевичами, вместе с польскими солдатами, громили волынские крестьяне. Острянина на реке Суле задержали заднепровские волости. Народ всегда склонялся к более сильному, а за деньги крестьяне помогали даже Туркам. Когда под Хотином Турки ничем не могли оборониться от Запорожцев, банда подольских крестьян нанялась к султану сжечь казачий лагерь, но ее вовремя обнаружили Казаки и вырезали а пень...»

Но, может, поляк Шейноха тоже пристрастен в данном вопросе? Тогда стоит узнать мнение на эту тему совершенно постороннего человека, француза Шевалье, совершившего с польскими войсками ряд их походов в период войны с Богданом Хмельницким. Постоянно отмечая героизм казаков, Шевалье был потрясен случаем, произошедшим во время проигранной казаками битвы под Берестечком. Триста казаков, прикрывая отход своих товарищей через болота, погибли до единого, а последний из них, имеющий уже четырнадцать ранений и получивший от наблюдавшего за этим боем польского короля прощение и обещание сохранить ему жизнь, продолжал сражаться и был заколот немецкими ландскнехтами. Противопоставляя им трусость повстанцев-посполитых и объясняя проявленное к ним королем «милосердие», кавалер Пьер Швалье в своем труде «История войны Казаков против Польши» пишет: