Сочинения - Жак Лакан

Это также то, что я имею в виду, когда говорю, что нет другого сопротивления анализу, кроме сопротивления самого аналитика.

5. Серьезно то, что у современных авторов последовательность аналитических эффектов, похоже, понимается наизнанку. Похоже, они хотят сказать, что интерпретация может быть лишь нерешительным и неуверенным заиканием по сравнению с более широким отношением, в котором, наконец, царит истинное понимание ("изнутри", несомненно).

Согласно этой точке зрения, экстренность интерпретации становится слабостью, которой мы должны предложить помощь. Это также и нечто другое, то, что очень трудно проглотить, не отвергнув. Это и то, и другое одновременно, то есть очень неудобное средство.

Но то, что мы имеем здесь, - это лишь следствие страстей аналитика: его страха, который не является ошибкой, а невежеством, его вкуса, который не удовлетворяется, но и не разочаровывается, его потребности, которая не управляет, а держит верх. Это не имеет никакого отношения к контрпереносу со стороны того или иного индивида; это вопрос последствий дуального отношения, если терапевт не преодолеет его, а как он может его преодолеть, если он видит в нем идеал своего действия?

Primum vivere, несомненно: разрыва следует избегать. То, что для этого следует рассматривать в качестве техники практику грубой, честной вежливости, которой можно научиться, - достаточно плохо. Но путать эту физическую необходимость, присутствие пациента на приеме, с аналитическими отношениями - ошибка, которая еще долго будет вводить новичка в заблуждение.

6.С этой точки зрения перенос становится защитой аналитика, а отношение к реальному - местностью, на которой решается бой. Интерпретация, которая была отложена до консолидации переноса, теперь становится подчиненной редукции переноса.

В результате интерпретация превращается в "проработку", которая служит алиби для своего рода мести за первоначальную робость, то есть для настойчивости, открывающей двери для всевозможного давления, удобно названного "укреплением эго" [21-22].

7. Но заметил ли кто-нибудь, критикуя подход Фрейда, представленный, например, в случае с Человеком-крысой, что то, что кажется нам предвзятой доктриной, объясняется просто тем, что он действует в обратном порядке? А именно, он начинает с того, что знакомит пациента с первоначальным отображением его положения в реальности, даже если эта реальность включает в себя преципитацию - я бы даже сказал, систематизацию - симптомов [8].

Другой известный пример: когда он заставляет Дору осознать, что она не просто внесла свой вклад в большой беспорядок в мире ее отца, ущерб которому составляет предмет ее протеста, но что она фактически была его главной движущей силой, и что он не в состоянии принять ее самодовольство [7].

Я уже давно подчеркивал гегелевскую процедуру, действующую в этом развороте позиций belle âme по отношению к реальности, которую она обвиняет. Речь идет не о том, чтобы приспособиться к ней, а о том, чтобы показать ей, что она слишком хорошо приспособлена, поскольку помогает в конструировании этой самой реальности.

Но путь, по которому следует идти с другим, здесь заканчивается. Ибо перенос уже сделал свое дело, показав, что речь, безусловно, идет о чем-то ином, чем отношения между эго и миром.

Фрейд не всегда ясно представляет себе это в описываемых им случаях. И именно поэтому они так ценны.

Он сразу же понял, что принцип его силы лежит там, в переносе - в этом отношении он не сильно отличался от внушения, - но также и то, что эта сила давала ему выход из проблемы только при условии, что он не использовал ее, поскольку именно тогда она обретала свое полное развитие как перенос.

С этого момента он обращается уже не к тому, кого держит рядом, и именно поэтому отказывается встретиться с ним лицом к лицу.

Концепция интерпретации Фрейда настолько смела, что процесс популяризации лишил ее полной мантической значимости. Когда он раскрывает влечение, которое он называетTrieb, совершенно отличное от инстинкта, свежесть открытия не позволяет нам увидеть, что Trieb само по себе подразумевает появление означающего. Но когда Фрейд раскрывает то, что можно назвать лишь линиями судьбы субъекта, именно лицо Тиресия мы подвергаем сомнению перед двусмысленностью, в которой действует его вердикт.

Ведь эти строки, которые были "прочитаны", так мало касаются эго субъекта или чего-либо, что он может сделать присутствующим здесь и сейчас в двойственных отношениях, что в случае с Крысоловом было бы совершенно правильно ухватиться за договор, в котором заключался брак его родителей, за нечто, следовательно, произошедшее задолго до его рождения - и что Фрейд должен найти в нем следующие условия, перемешанные между собой: честь, спасенная на волосок от гибели, предательство в любви, социальный компромисс, предписанный долг, из которого великий навязчивый сценарий, приведший пациента к нему, кажется криптографической калькой - и, наконец, мотивирует тупики, в которых теряется его моральная жизнь и его желание.

Но самое поразительное, что доступ к этому материалу был открыт только благодаря интерпретации, в которой Фрейд предположил, что отец Человека-Крысы отказал сыну в женитьбе на девушке, которой тот был безмерно предан, чтобы объяснить невозможность, которая, кажется, блокировала эти отношения для него во всех отношениях. Интерпретация, которая, мягко говоря, неточна, поскольку ей противоречит реальность, которую она предполагает, но которая, тем не менее, верна в том смысле, что в ней Фрейд демонстрирует интуицию, предвосхищающую мой собственный вклад в понимание функции Другого в неврозе навязчивых состояний. Я показал, что эта функция особенно подходит для того, чтобы ее выполнял мертвый человек (или "манекен"), и что в данном случае она не может быть лучше, чем у отца, поскольку после своей смерти отец Человека-Крысы вновь занял позицию, которую Фрейд признавал как позицию абсолютного Отца.

8. Я прошу тех, кто уже знаком с моими работами и посещал мои семинары, простить меня, если я сейчас приведу примеры, уже хорошо известные им.

не только потому, что я не могу воспользоваться собственными анализами, чтобы продемонстрировать уровень, которого достигает интерпретация, когда интерпретация, оказывающаяся созвучной истории, не может быть передана в той коммуникативной среде, в которой происходят многие из моих анализов, без риска нарушить анонимность. Ведь в таких случаях мне удается сказать о деле достаточно, но не сказать слишком много, то есть привести свой пример так, чтобы никто, кроме самого человека, этого не признал.

Не потому, что я считаю Человека-крысу случаем, который Фрейд вылечил, - но если бы я добавил, что не думаю, что анализ совершенно не связан с трагическим завершением его истории смертью на поле боя, какую возможность для злого мышления я бы предоставил тем, кто хочет думать о зле.

Я хочу сказать, что именно в направлении терапии, упорядоченной, как я