Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначаланеприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и дажеиспуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, сдлинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть надействие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.

Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно,только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученнымиему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.

— Господин, позвольте вас попросить с дороги, — сказал онему, — здесь нельзя.

Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера.Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делалничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой,учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так жеспокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательногонедоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобноетому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообщеживотным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно принялиПьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвалиего и про него ласково смеялись между собой.

Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищаявзбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.

— И как это вы не боитесь, барин, право! — обратился к Пьерукраснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.

— А ты разве боишься? — спросил Пьер.

— А то как же? — отвечал солдат. — Ведь она не помилует. Онашмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, — сказал он, смеясь.

Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановилисьподле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и этооткрытие обрадовало их.

— Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Воттак барин!

— По местам! — крикнул молоденький офицер на собравшихсявокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность впервый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностьюобращался и с солдатами и с начальником.

Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, вособенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из-за дыма выстрелов стого места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюденияза тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихсяна батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно-радостноевозбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, вособенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством.Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.

К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; дваорудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжаи свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечалиэтого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.

— Чиненка! — кричал солдат на приближающуюся, летевшую сосвистом гранату. — Не сюда! К пехотным! — с хохотом прибавлял другой, заметив,что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.

— Что, знакомая? — смеялся другой солдат на присевшегомужика под пролетевшим ядром.

Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, чтоделалось впереди.

— И цепь сняли, видишь, назад прошли, — говорили они,указывая через вал.

— Свое дело гляди, — крикнул на них старый унтер-офицер. —Назад прошли, значит, назади дело есть. — И унтер-офицер, взяв за плечо одногоиз солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.

— К пятому орудию накатывай! — кричали с одной стороны.

— Разом, дружнее, по-бурлацки, — слышались веселые крикипеременявших пушку.

— Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, — показывая зубы,смеялся на Пьера краснорожий шутник. — Эх, нескладная, — укоризненно прибавилон на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.

— Ну вы, лисицы! — смеялся другой на изгибающихсяополченцев, входивших на батарею за раненым.

— Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! — кричали наополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.

— Тое кое, малый, — передразнивали мужиков. — Страсть нелюбят.

Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждойпотери все более и более разгоралось общее оживление.

Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее исветлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося)молнии скрытого, разгорающегося огня.

Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовалсязнать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, всеболее и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал)разгорался и в его душе.

В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи вкустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегалиназад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой-то генерал со свитой вошел накурган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опятьвниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менееподвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи,послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехотыдвинулись вперед.

Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему вглаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, несяопущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.

Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался ихпротяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых иносилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколькочеловек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигалисьсолдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердитокрикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом,большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденькийофицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами.Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело снапряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.