Завтра наступит вечность - Александр Громов

Близкая молния сверкнула очень вовремя. Мне показалось, что сквозь завесу дождя я вижу внизу застывший на бегу силуэт. Песков – если это был он – бежал. Бежал прочь от утеса!

Каюсь, я едва не последовал за ним его же путем, чуть только сообразил, что к чему. Очень уж мне этого захотелось. И когда я ступил на скользкую полочку, намереваясь двинуться обратно, на душе у меня скребли уже не кошки – саблезубые тигры точили о мою душу свои клыки.

Мне совсем не хотелось умирать, неумное это занятие.

Кричать наверх нашим, чтобы скорее уносили ноги? Бесполезно, не услышат. Оставалась скудная надежда: быть может, они сами успеют догадаться, что торчать на вершине утеса в такую грозу – все равно что оседлать громоотвод? Может, успеют прежде, чем по ним шарахнет?..

Разбуженные потопом? Ошалевшие? Ой, вряд ли они догадаются…

Тропический ливень вроде стал потише, превращаясь в обыкновенный проливной дождь, какие у нас в средней полосе России случаются раз в сезон. Правда, с утеса по-прежнему неслись вниз потоки воды. Вы любите купаться в водопаде? Я – да, но не тогда, когда есть риск сорваться, и не в тот момент, когда вот-вот шарахнет молнией.

«Вот он прошел половину пути, надо еще половину пройти», – назойливо вертелось в голове заученное в детстве. Кем? Бершом? Горелкиным? Не помню. Не желаю вспоминать. Главное – пройти вторую половину. И вверх, вверх! Барахло не спасать, наплюнуть на барахло. Хватать наших в охапку, наградить упрямых хуком по роже – и вниз, вниз!..

И я почти дошел до конца полочки, когда весь мир превратился в одну, зато гигантскую вспышку.

Я не испугался – просто не успел. В какой-то момент я осознал, что скольжу вниз по мокрой скале, растопыренный, как лягушка, и волосы дыбом, а справа и слева, обгоняя меня, скатываются к подножию утеса шипящие огненные змеи. Удивиться – это да, это я успел. Еще успел уловить резкий запах озона. И только начал думать о том, что не худо бы попытаться ухватиться за что-нибудь и остановить падение, как оно остановилось само собой.

Очень жестко остановилось.

На этот раз сознания я не терял, хотя приложило меня не на шутку. Сначала электричеством, затем о грунт, к счастью, уже здорово раскисший от дождя. По правде говоря, я шлепнулся в такую лужу, что и утонуть в ней было бы не стыдно.

Какое-то время я сидел в луже, дивясь тому, что не разбился насмерть. По обе стороны от меня мокли под дождем спины неслабых валунов. На один короткий миг мне стало жутко при мысли, что со мною приключилось бы, засквози я по скале чуть левее или правее, – потом взгоготнул неуверенным смешком. До буйной истерики с кувырканием в луже и идиотским хохотом мне оставалось всего ничего. Я жив! Жив!!!

Я-то жив…

Что-то большое пробежало в мокрой тьме, совсем недалеко. Что-то очень большое. Мастодонт, наверное, или какой иной слонопотам… Плевать! Душа в пятки не ушла, ну и ладно. Наверх я не бежал – полз. Осторожно карабкался, очень боясь оскользнуться и повторить свой смертельный номер. Чудеса не любят случаться два раза подряд – во второе благополучное приземление я не верил. Внутри меня кто-то просто орал: «Вверх! Вверх! Скорее! Шевелись, паскуда!» Ему отвечал другой голос: «Не спеши! Много ли пользы от трупа?» – и в ответ первый крыл второго непристойной бранью. Ливень совсем кончился, остался лишь заурядный дождь. Гроза уходила на север. Только бы в наш утес не вздумала угодить еще одна молния… Перебор выйдет.

– Свят!..

Надя была жива. От шалаша не осталось ничего: что не уничтожила молния, то смыл ливень. На остатках подстилки лежали два тела.

Не обугленных. Вероятно, заряд скатился по каркасу шалаша, по веткам, по мокрым пальмовым листьям… Значит, наши попали только под шаговое напряжение – при таком вольтаже это серьезно, но все-таки легче…

– Свят, помогай!

Что делать? А, искусственное дыхание изо рта в рот и непрямой массаж сердца! Как же, помню, учили. Была даже лабораторная работа на манекене – резиновое хайло с раззявленной варежкой… Строго говоря, на оживление одного тела желательны два человека, а тут Надя одна на двоих…

У нее не было никаких шансов спасти обоих, и все-таки она пыталась это сделать.

Я оседлал одно из тел – им оказался Стерляжий – и принялся работать. Мешала борода, и все время западал язык. Через минуту я вымотался, как галерный раб, но ощутил под ладонью толчки сердца. Еще немного – и Стерляжий захрипел и задышал.

Ну то-то. Что такое легкие и сердце, как не два насоса, один воздушный, другой жидкостный? Кто смеет утверждать, что я не в состоянии справиться с запуском каких-то насосов? Тьфу!

Надя склонилась над Аскольдом – такое впечатление, что целовала его взасос. Моя помощь не понадобилась. Когда альбинос зашевелился, я немедленно приревновал.

– Получилось, Свят! Получилось!

Она заплакала и принялась целовать меня. Вот против такой терапии я ничего не имел против!

– А где Песков?

– Жив, – сказал я, не собираясь раскрывать всей правды. – Его на утесе не было. Медвежья болезнь одолела, наверное. А может, побежал проверить, как устроились его гамадрилы. Сейчас придет.

Надя перевела дух.

– Хорошо то, что хорошо кончается.

Я так не думал. По-моему, все только начиналось.

Само собой разумеется, от грозы не пострадал ни один австралопитек – они-то прекрасно знали, чем чреваты ночевки на скальных лбах, когда тучи швыряются молниями, и переждали катаклизм на земле. Никто из них не был съеден – ночные хищники тоже трусили. Зато нам досталось по полной программе. У Аскольда целый день тряслись руки, а у Стерляжего плохо действовала правая половина тела. Остались живы – и то удача.

Имуществу повезло меньше. Одну рацию, смытую потоком воды, безнадежно покалечило при падении с утеса, испортился прибор ночного видения, барахлил пеленгатор. Оружие и боеприпасы уцелели (хотя кое-что нам пришлось подбирать у подножия утеса), но от медикаментов и всяких полезных мелочей осталось меньше половины того, что мы имели перед грозой. И меньше трети первоначального запаса.

Песков вернулся как ни в чем не бывало, охал, ахал и ругал подлюку-судьбу. По его словам, он действительно спустился вниз, пардон, по большой нужде, а как увидел, что в шалаш попала молния, моментально кинулся назад, но не сразу сумел одолеть скользкий подъем. Выходило, в общем, правдоподобно.

Я и не сомневался, что у него выйдет правдоподобно. Мне было любопытно другое: заметил он меня во вспышках молний, когда я шел по полочке назад, прижимаясь к скале и ловя разинутой варежкой падающую воду, и чуть позже, когда я засквозил вниз, и когда ожил и начал карабкаться наверх? Вполне мог заметить.

А мог и не заметить. Запросто мог. Во всяком случае, он не бросал на меня исподтишка никаких подозрительных взглядов. Все-таки ливень стоял стеной, да и молнии не столько освещали, сколько слепили. В таких условиях не больно-то много разглядишь, да и смотрел он, наверное, на вершину утеса, а никак не на середину…