Иллюзия - Джин Росс Юинг

– Вот так? – спросил он, поднимая ее руки.

Поцелуй был сладким, как медовые лепешки в пустыне. Она закрыла ему глаза, а он ласково теребил ее губы, пока она, застонав, не приоткрыла их ему навстречу. Хаттитака – язык любовника на нижней губе. Он целовал ее все жарче и жарче, заставляя отвечать ему, и колени у нее подогнулись. Она прильнула к нему, не в силах оторваться от его губ. Слезы жгли ей глаза, во рту пересохло, кровь вскипела.

– А какой поцелуй следующий? – безжалостно спросил он, касаясь губами ее губ.

– Не надо, – взмолилась она, прекрасно понимая, что не имеет на это права.

Он взял ее за руки и заставил отступить на шаг.

– А почему? Потому что все твои шестьдесят четыре искусства, Фрэнсис, – всего лишь теория вроде познаний в кулинарии?

Он безжалостно оттолкнул ее. Она наткнулась на низкую скамью и села. Не разжимая рук, он опустился перед ней на колени, и его глаза оказались напротив ее глаз.

– А теперь скажи мне правду, Фрэнсис. Какого милосердия ты ждешь от меня, если сама отказываешь мне в нем? Было ли это все лишь заученными уроками: цветы, запахи, зеркала, проглатывающие меня и заставлявшие ощущать, что я в каком-то бреду занимаюсь любовью с тысячами женщин… твои укусы и поцелуи… все эти невозможные вещи, что ты проделывала с моим телом? Это был просто героический поступок? Ты когда-нибудь знала мужчину? – Его ярость была подобна молнии, прорезающей темные тучи. – Ради всего святого, скажи мне: ты была девственницей?

Она отвернулась, избегая его пожирающего взгляда.

– Ты же известный распутник. Как ты сам думаешь? Губы Найджела исказились от ярости.

– Откуда мне, черт побери, знать? Даже в худшие времена девственницы были не в моем вкусе. Проклятие! Неужели Лэнс не догадался спросить, прежде чем толкнуть тебя ко мне в постель?

Она прикусила губу, изо всех сил сдерживая слезы.

– Ты убьешь его?

Он встал, возвышаясь над ней, подобно мрачному ангелу мщения.

– Лэнса? Господи, за что? Совершенно очевидно, что это проделки Катрин, чтобы получить еще одно оружие против меня. Это возымело действие. Боже милосердный! Если мне и следует кого-нибудь убить, то только русскую княгиню Катрин. Скажи мне правду, Фрэнсис!

– Какое это имеет значение? – спросила она сквозь слезы, предательски катившиеся по щекам. – Какое это имеет значение? Я не должна была этого делать.

Найджел был не в силах пошевелиться. У него было такое чувство, словно что-то разбилось у него в душе. Гнев угас, как лишенный притока воздуха огонь, и в сердце остался лишь один пепел. Когда Фрэнсис заплакала, он опустился рядом с ней на скамью. Она всхлипывала, уткнувшись лицом в его разорванную рубашку. Она оказалась девственницей. В глубине души он с самого начала подозревал это. Он догадывался, но отбросил свои догадки прочь.

Она была обычной английской девочкой, у которой злодеи убили отца, оставив ее одну среди чужих. Ее лишили невинности, рассказывая и показывая такое, что повергло бы в шок самого грязного развратника. Ее обучили освященной веками чувственности, но она не познала ее сама, своим собственным телом – пока не принесла себя в жертву ему. Она боялась. Осыпая его цветами, она испытывала страх. Неудивительно, что она оставалась холодной и не могла ответить на его чувства. Боже мой! Боже мой! Знала ли Катрин, какой изощренной окажется ее месть?

Он протянул ей платок и заговорил снова, медленно и ласково, скрывая свое собственное отчаяние.

– Возьми, – сказал он. – Ты права. Это яйца выеденного не стоит. Давай есть суп.

Фрэнсис лежала среди груды подушек и смотрела, как серебристо-розовый свет зари полосками расчерчивает потолок. Найджел спал на такой же груде подушек по ту сторону плиты. В бельевой кладовой они нашли чистые рубашки, скатерти и стопку белых простыней. Найджел снял с себя то, что осталось от рубашки, и сжег. Ночью он время от времени громко стонал, а один раз даже выкрикнул, не просыпаясь, что-то быстрое и непонятное. Фрэнсис провела эти долгие ночные часы без сна, ожидая утра, которое, казалось, никогда не наступит.

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой одинокой. Это было похоже на долгое путешествие: пустынное море и завывающий ветер, холодный воздух, продувающий ее тонкий плащ, сгущающаяся вокруг нее тьма, вздымающаяся соленая пена и никаких признаков земли. Неужели для нее уже не найдется тихой гавани? Какой-нибудь безопасной бухты? Неужели ей суждено вечно скитаться по этому темному морю, пока холодные волны не поглотят ее и не превратят ее кости в кораллы?

«Я не знаю, что представляет собой Фрэнсис Вудард. И вы тоже, правда? Вы потеряли себя и не знаете, как найти дорогу назад».

Кто она такая? Кем она была когда-то? Обычной английской девочкой, не особенно хорошенькой – угловатой, как жеребенок-сосунок. Она играла в одиночестве среди поросших высокой травой бескрайних лугов, придумывая волшебные сказки. Прекрасный Принц. Ромео. Мистер Эдвард Мертон со смеющимися глазами, приехавший как-то летом к ним в деревню. Он улыбался ей, застенчивому четырнадцатилетнему подростку, в церкви, но уехал с мисс Райт и женился на ней. Затем, в семнадцать лет, Майкл Пеншоу, который сказал ей, что она прелесть, и попытался поцеловать. Она захихикала, когда пышные светлые усы укололи ее щеку. Молодые офицеры в Индии, с которыми она протанцевала целый сезон до их с отцом рокового путешествия в горы.

Она никогда не сомневалась, какая судьба ее ждет. Когда они вернутся в Лондон к ее первому официальному выходу в свет, она влюбится. В снежно-белом наряде – воплощении невинности – она пойдет к алтарю с приличным молодым человеком, кандидатуру которого одобрит отец. Закрыв глаза, она исполнит супружеский долг и будет рожать детей.

Теперь она знала, как не забеременеть. Ее лишили невинности. Ни один приличный молодой человек не захочет ее. Она погибла. Ей ничего не осталось. Ничего. Она изо всех сил старалась сохранить мужество. Но она влюбилась, и он оказался не прекрасным принцем, не Ромео, не любезным молодым офицером, а зрелым мужчиной, блистательным и двуличным. Боже мой! Почему все так мучительно?

Фрэнсис откинула одеяло и села. Она поджала под себя ноги и закрыла глаза, вслушиваясь в тишину и сдерживая дыхание. Вместо этого на нее, подобно кричащим обезьянам, скачущим на крышу храма, нахлынули видения. Она вновь зарылась в подушки и натянула на голову одеяло.

– Завтрак, – сказал Найджел.

Он нагрел воду. Они вымылись и оделись. Пока Фрэнсис приводила себя в порядок, Найджел ждал в кладовой. Было довольно странно, что он отдал дань ее скромности, но она была ему благодарна за это. Найджел немного пошутил на эту тему, как будто они были старыми друзьями, и он не знал, что его обманули. В его словах не было тайного смысла, ничего, кроме юмора.

Они нашли сушеную мяту для чая, и Найджел сварил кашу. Фрэнсис смотрела на жидкую массу в своей миске и кусала губы. Пар колечками поднимался от каши.