Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

— Не знаю точно.

— Как, и этого не знаешь? — удивился Паико, а Убайдулла со словами:

— Собак, крутит-вертит! — вдруг вынул лом из костра и приложил его к ноге Пилии.

Задымилась материя, пошел запах жженого мяса. Пилия взвыл.

— Он тебя пока только предупреждает, чтобы парашу не нес. А когда начнет пытать, так ломом будет глаза выжигать, а ножом яйца крошить. Они, узбеки, в этом деле молодцы, без нервов… — сказал Паико. — Так что лучше правду говорить.

— Неужели ты думаешь, что я приехал сюда по милицейскому заданию? Один? Прилетел из Тбилиси сюда, в Узбекистан, чтобы вас брать? В одиночку?! Вас всех? — почти кричал Пилия. — Ты в своем уме?

— А кто вас знает, псов? Может, ты такой наглый? Или пришел понюхать? Мало ли что… Кто тебя послал сюда? Кто дал накол? В чем ты должен был помочь?

Пилия назвал фамилию Большого Чина — больше ничего он сообщить не мог.

— Это кто, генерал ваш?

— Нет, большой человек…

— Как, ты сказал, его фамилия?

Пилия повторил. Паико задумался. Вроде он слышал когда-то от Долидзе эту фамилию…

— Он вызвал меня и сказал, чтобы я поехал по этому адресу и помог тебе вывезти чемодан с опиумом. И добавил, что этот чемодан — его. Вот и все. Да, сказал еще, что тебе позвонят, предупредят… А я в юстиции работаю, в кадрах, потому у меня ментовская ксива. Думал, оформим как задержание — легче товар везти… Ни один мент не прилепится…

Паико закурил сигарету. Вообще-то он просил дядю помочь, но чтобы мент, капитан?.. Странно. С другой стороны, в словах мента была логика. А то, что менты на все способны — Паико не сомневался: за деньги мать родную продадут. С третьей стороны, если этого мента похоронить тут — может выйти нехорошая история… Пилия обрадовался: Паико опять что-то сказал узбекам. Те обиженно замолчали. Убайдулла бросил лом.

— А для чего тебе эти пустые ксивы? — вновь подозрительно переспросил Паико.

— Ордера? Я же сказал: так товар везти легче. Если что — я тебя поймал, арестовал и везу в Грузию. Оформим как надо.

— Этого еще не хватало! — пробурчал Паико, но, опять уловив в словах Пилии возможную правду, решил: — Ладно, я сам позвоню в Тбилиси дяде, завтра же утром пойду на почту и позвоню. Но если ты солгал — они закопают тебя вот здесь, в саду!

«А если я вырвусь — сам всех закопаю!» — с яростью подумал Пилия, мучаясь от унижения и ожога, и отозвался:

— Позвони. Убить всегда успеешь. И скажи, чтобы развязали.

Убайдулла что-то тихо сказал по-узбекски Паико. Тот возразил. Убайдулла опять что-то проворчал, со злостью начав копаться ломом в костре. Завязался спор. Убайдулла возмущался, указывая то на Пилию, то на сад, то на дом, то бил себя по плечам, то разводил руками. «Погоны!..» — понял Пилия. Паико, подняв руку, отвечал. Наконец он соизволил перевести:

— Он говорит, что отсюда еще ни один цветной живым не уходил… Вон лопаты уже принесли.

— Это ты виноват. Вместо того чтобы поговорить по-человечески, разобраться, такое делаешь! Меня потому и прислали, что так безопаснее: кто мента арестует? Ордера для этого взял — если что, я тебя везу в Тбилиси! Я на задании, никто не придерется! — твердил, как автомат, Пилия.

— Почему раньше молчал? — в который раз ощерился Паико.

— Мы же земляки, братья, что ты в самом деле! — продолжал Пилия.

— Заткнись! Черви твои земляки, гниды твои братья! Мент не может быть моим братом! Вот они, узбеки-братья, а ты кто? Пес! Я в зоне клятву давал…

— Клятвы? Кончилось то время! — не удержался Пилия. — Не делай глупостей, позвони в Тбилиси и все узнай! Хуже чтоб не было…

— Узнаю, не сомневайся. А ты лежи до утра.

— Развяжи меня.

— Нет, — отрезал Паико.

Убайдулла все это время смотрел то на Пилию, то на Паико.

— Слушай, а ты не думаешь о том, что будет, когда все выяснится? — собрался с силами Пилия.

— А что будет, когда все выяснится? — насмешливо уставился красными глазками Паико. — Ничего не будет. Каждый поступил бы так же. И ты в первую очередь. Спасибо скажи, что не порешили тебя сразу, до утра ждем.

В конце концов Пилию оттащили в сарай. Привалившись к щелям, он слышал ранние крики петухов, квохтанье кур, надсадный собачий лай. В голове — полный сумбур. «Всех перебью!» — в ярости думал Пилия, вспоминая костер и мерзкие прыщавые хари узбеков. Без оружия он был как без рук.

Катаясь в забытьи по земле, в жажде от проклятого зелья, которым его опоили, проклиная все на свете и готовясь к смерти, он вспоминал тех, кого сам ловил, бил и пытал. И поклялся себе, что если останется жив, то никого в жизни пальцем не тронет. «Бог, прости и помилуй меня! Помоги, если можешь! — по-ребячески шептал он, первый раз в своей жизни всей душой воистину желая, чтобы Бог был, услышал и помог. — Если останусь жив — никого пальцем не трону, уйду из милиции, буду жить тихо, молиться каждый день, свечки ставить!»

Но Пилия знал, что будет убит. Его била мелкая дрожь ужаса, потом он каменел в поту. Силы ушли. Кости размякли. Плоть распалась в прах. Ничего, кроме сквозняка смерти. Ни сил, ни мыслей… Вдруг стало безумно жаль — не себя, а всего, что есть на земле и чего он больше не увидит, если умрет: деревья, реки, солнце, улицы, машины, лица жены и дочери, мебель, собаки и птицы, небо… Все это будет жить, а его не будет…

Потом мысли и чувства Пилии, сделав круг по небу, возвращались на землю, и вспыхивала надежда: а вдруг Паико удостоверится в его словах и освободит его?.. Нет, вряд ли… И он опять со всей отчетливостью вспоминал угрозы Убайдуллы, и вожделение на прыщавой мордочке узбека, и свое бессилие, беспомощность связанного барана. И опять клялся Богу в том, что если выйдет живым из этой переделки, то не будет никому делать зла, хотя на задворках души маячила яростная мысль о мести мучителям.

И Бог не оставил его: рано утром кишлачный почтальон, резвый пожилой узбек на ржавом велосипеде, привез телеграмму от Долидзе: «Человек послан, ждите».

Теперь Пилия сидел в двухместном купе поезда «Андижан — Москва» напротив спящего Паико, пил зеленый чай. Под койкой покоился объемистый чемодан неказистого вида, перевязанный веревками. Пилия глотал холодный чай, поглядывая на Паико, и дожидался ночи.

Поезд шел через Казахстан. За окном одна и та же картина — бескрайние коричневые степи, серые поля, опять степи, деревеньки с редкими станциями, где по перронам ходили бабы в кирзовых сапогах и в голос матерились. Пилия поглядывал на Паико. Что-то словно просилось наружу, но он сдерживался, пил чай, ел холодную курицу, смотрел в окно и ждал ночи.

Ему не нравились жесткие редкие волоски на куриной ножке, но Пилия все равно кусал ее, стараясь не смотреть на Паико. Хотя глаза сами собой останавливались на спящем воре. Решение было принято еще там, в сарае. От Паико надо избавиться. «А как же клятвы перед Богом?» — вспоминалось ему, но он одергивал себя: клятва действует после Паико. Да и одним подонком меньше — разве Богу не лучше? И успокаивал себя тем, что Паико — мразь, которую надо убрать. Да и кому нужен свидетель, знающий о тридцати килограммах опиума? Никому! Жаль, оружие пришлось подарить Убайдулле «за беспокойство», иначе не выпускали. Ничего, и без пушки можно обойтись, есть способы…