Элиза и Беатриче. История одной дружбы - Сильвия Аваллоне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы не сдались ни в тот день, ни в последующие. Наоборот, неделя за неделей прекрасно сосуществовали вот так, стараясь не коснуться друг друга локтями или коленями. Заполняли тетради уравнениями, двадцатым веком, чистым и практическим разумом, аористами (чтоб их!), а на первой перемене судорожно хватали свои «Нокии». Беатриче – не знаю зачем, а я – проверить, не ответил ли Лоренцо с другого края полуострова на мою гору сообщений.
Обе мы в мыслях были не здесь: я в Болонье, а она, как я подсмотрела в блоге, – на неделе моды в Милане. Страшно это признавать, но я, сидя рядом с ней каждый день, ощущая тепло ее тела, слушая шорох ее карандаша, летающего по бумаге, должна была заходить в интернет, чтобы узнать о ней хоть что-то.
Она приносила в школу «Гламур», «Донну модерну» и на большой перемене изучала показы мод. И уже вечером в блоге появлялись фотографии, где она была одета как манекенщица. Она хотела быть там, в журнале, шуршать между страницами. Теперь я поняла: она выписывала материнские журналы. Те, в которых Джинерва надеялась когда-нибудь ее увидеть. Ее мать игнорировала тот факт, что в скором времени популярность бумажных изданий упадет под натиском прогресса, а Беатриче ушла в интернет лишь за неимением иного выхода, потому что других возможностей в Т. для нее не существовало; у нее ничего не было, кроме подаренного моим отцом компьютера, фотоаппарата и интернета, который по ее настоянию провел Габриеле.
Нет особого смысла говорить это, знаю, однако я уверена, что, если бы нам повезло расти не в разгар технической революции, мы, возможно, все равно бы расстались, как близнецы из «Толстой тетради»: одна пересекла бы границу, а другая осталась внутри; и, вероятно, не так травматично. Может, мы бы даже продолжали отношения. Не как в юности, конечно. Так, переписывались бы иногда, встречались за кофе. Она бы работала в каком-нибудь магазине вроде «Розы Скарлет» и делала мне скидки на джинсы, а я давала бы ей хорошие книги. Обычные женщины, спокойная жизнь. Хотя тогда бы не о чем было роман писать.
* * *
В середине октября я набралась смелости обратиться к синьоре Марки.
– Простите, – сказала я на выходе из школы, когда она своим быстрым шагом направлялась к машине. – Можно дать вам почитать кое-что свое?
Она остановилась, обернулась, внимательно посмотрела на меня. Я репетировала эту фразу перед зеркалом миллион раз. Я без конца редактировала ее, меняя существительные, прилагательные, стремясь к достойному компромиссу между выразительностью и смыслом; я забраковала фразы «несколько страниц», «некоторые сочинения», «дать вам взглянуть», «попросить совета насчет». Я ужасалась от мысли, что она прочитает; но так тяжелы и пусты были эти недели без Лоренцо, без Беатриче, что ничего другого, кроме как писать, мне не оставалось.
Синьора Марки нахмурилась:
– Что значит «кое-что свое»?
Я сжимала в руках пухлую папку с белыми листами А4, отпечатанными дома, на полудохлом принтере, с текстом, набранным на компьютере шрифтом Times New Roman.
– Стихи, – ответила я.
Синьора Марки вздохнула, будто это слово означало одновременно и грех, и смертельную скуку. Я тут же пожалела о своей дерзости, ощущая невероятное смущение. Но потом она сказала:
– Хорошо.
Сказала почти приветливо. И протянула руку:
– Давай мне свои сочинения. Прочитаю вечером, когда проверю ваши контрольные.
– Спасибо, – ответила я, вручая ей папку. И дрожащим, полным надежды голосом прибавила: – Я еще никому это не показывала.
– Польщена твоим доверием. До завтра.
Она пошла прочь. Я провожала ее взглядом. Смотрела, как она садится в свой оранжевый «твинго», бросает мои стихи на заднее сиденье. Лоренцо иногда приезжал не через две недели, а через три. Мы были вместе двадцать четыре часа в сутки, сильно при этом рискуя. Он превозносил вечера, проведенные в социальных центрах, свои дни на факультете, переполненные аудитории, библиотеку: «Элиза, ты не понимаешь, там все потолки фресками расписаны! Фрес-ка-ми! И высотой метров шесть, наверное!» А я – какой достойный ответ я могла дать? Что у нас там было такого примечательного, в Т.? Водоросли, чайки? Какие такие сногсшибательные новости? Разве что я теперь с правами, но без машины – то есть по сути ничего не изменилось. Отец не давал мне свой «пассат». Когда мы встречались на кухне за ужином, без Беатриче, ее отсутствие угнетало обоих. Папа выдавал все более и более бредовые тирады: «Еще пару лет – и можно будет голосовать одним кликом, сидя себе спокойно дома. Свободный доступ к любой информации. Мы будем скачивать энциклопедии, фильмы; все человеческое знание станет доступным каждому, и бесплатно. Интернет – это Прометей, он освободит нас!» К несчастью, сам папа походил при этом на узника: неряшливая борода, поношенный спортивный костюм, красные, измученные голубым светом экрана глаза. Он совершенно выпал из реальности, но, когда я пыталась донести до него это, обвинял меня в отсутствии интереса к будущему, попрекал моими несгибаемыми ретроградными взглядами:
– Ты одна во всем мире будешь читать на бумаге. Пользоваться почтовыми голубями для общения.
– Я не пользуюсь голубями, папа.
– Но ты одна во всем мире не чатишься, не ведешь блога!
Думаю, понятно, почему я в то утро так напряженно провожала взглядом оранжевый «твинго», пока он не скрылся за поворотом; почему так надеялась, что Альда Марки изменит мою жизнь, представлявшую собой одну сплошную катастрофу. Мне необходимо было знать, что я и без блога имею право на существование в этом мире.
На следующее утро она меня проигнорировала. Лишь вручила контрольную – восемь с минусом – и даже не улыбнулась, не бросила понимающий взгляд, не прошептала что-нибудь вроде: «Я прочитала, это божественно!» Или хотя бы: «Жду тебя не перемене, обсудим».
Она мне нравилась: очень интеллигентная. Рассказывала о царе Эдипе так, словно лично его знала и поддерживала своими собственными руками во время кризиса. Задавала читать не только стандартного Пиранделло, но и всякие эпатажные, притягательные для подростка вещи вроде «Изнанки мира» Делилло. «Изнанка мира» в Т.! Приходилось делать заказ в книжном на виа Мартири, унылейшем и отвратительнейшем месте, и тебе присылали его, допустим, дней через пятнадцать. Я бы все отдала, чтобы оказаться вместе с ней в каком-нибудь кафе и поговорить о литературе, чтобы она стала моей лучшей подругой и вытеснила ту, что щеголяла в шикарном пальто и сапогах на шпильках. Но проходили дни, а она мне ничего не отвечала. Словно бы мои сочинения никогда не
