Честь – никому! Том 1. Багровый снег - Елена Семенова

Эту неколебимую веру Матушка Великая вкладывала в сердца внимавших ей сестёр, и от спокойного, ровного голоса её, от её слов в душе устанавливался мир, и, несмотря на все лишения и страхи, работа шла своим чередом.

В те дни мать была уже сильно больна, но всё также продолжала без устали хлопотать о нуждах других, стремясь всецело отдать людям полученный ею счастливый дар благотворения. На примере матери Таня поняла, что творить благо нужно не только с большим чувством, но с большой мудростью. Самое мудрое благотворение – тайное, так как оно избавляет человека, которому благо сделано, от чувства стеснения и обязанности, ничем не сковывает его, не задевает. Екатерина Антоновна старалась благотворить тайно, всегда чувствуя себя неловко от обращённой к себе благодарности. Однажды один из больных поделился с нею печалью, связанной с бедственным положением его семьи, оказавшейся без кормильца. Немедленно продав что-то из оставшихся ещё ценных вещей, мать отнесла вырученные деньги нуждающемуся семейству, оставила у двери, предварительно постучав, и быстро убежала, чтобы не быть замеченной. На другой день болящий отец семейства, преисполненный благодарности к неизвестному благотворителю, делился с Екатериной Антоновной нечаянной радостью, и она, глядя на счастливое его лицо, сама цвела от радости.

За несколько дней до смерти, невзирая на температуру под сорок, мать отправилась на другой конец Москвы, чтобы отнести лекарство одному старому знакомому, страдавшему болезнью сердца, а оттуда поспешила в Бутырскую тюрьму, чтобы передать передачу заключённому сыну покойной приятельницы.

– Матушка, вы сошли с ума! – ужасалась Таня. – Ведь Степан Петрович мог бы и сам прийти за лекарством!

– Помилуй, ведь он же болен! Ему нельзя напрягаться! – возразила мать…

– А тебе разве можно? – Таня не могла сдержать слёз.

– А что я? – пожатие плечами в ответ. – Я ничего… Я ещё в силах…

– Тебе лежать надо!

– Если лягу, то уже не поднимусь, – серьёзно ответила мать. – Нельзя останавливаться… Пока ноги носят, буду продолжать… А Господь знает, когда остановиться.

Так и продолжала она своё служение до последнего дня, не останавливаясь, не щадя себя, считая себя должной всем и не ведая ничьих долгов перед собой. Больше всего Тане хотелось хоть немного быть похожей на мать. Вслед за ней она хотела принять постриг, но Екатерина Антоновна не благословила её, зато с радостью благословила затем на брак с Николенькой, а перед самой смертью – на тяжкий путь служения страждущим в погибающей армии. На принятие этого креста благословила Таню и Матушка Великая, к которой зашла она перед отъездом на юг. Эти два благословения, самых главных в жизни, как ничто другое, укрепляли Таню.

С самого начала войны она рвалась на фронт, но по слабости сердца в этом ей было отказано. И всё же сестра Калитина три года проработала в госпитале, выполняя самую трудную работу. Она даже ночевала там, боясь оставить раненых. Многие из них часто просили её:

– Сестрица, посидите рядом. Когда вы рядом, так и легче становится.

И Таня сидела, не спала ночами, отдавая себя без остатка страдающим людям. Она не бывала в гостях, не появлялась в обществе, не посещала театров. Только два места и было у неё в последние годы: госпиталь и храм, куда ходила она исправно всякий день.

Вот и сейчас, в этот великопостный вечер, она покинула раненых, чтобы успеть ко всенощной… Стены церкви были сплошь в щербинах от недавнего обстрела. В разбитом окне виднелся небольшой, написанный на стекле образ Спасителя. Кругом иконы рассыпаны были осколки стекла и разорвавшегося снаряда, а образ чудесный остался нетронутым.

– Видишь, сестрица, снарядом окно высадило, всё перебило, а икона – цела, – произнёс старик-сторож.

– Божие чудо, – откликнулась Таня, перекрестившись.

В церковь набилось много народа: раненые, местные казачки, сёстры… В сумраке успокаивающе горели свечи, пахло ладаном и наступающей весной. И тихий голос старенького священника читал Евангелие, и тихонько плакали женщины, и нестройные голоса выпевали псалмы, которым привычно вторили Танины уста. И душа наполнялась тихой отрадой, покоем. «Спаси Господи людие Твоя и благослови достояние твое, победу Православным христианам над сопротивныя даруя и Твоё сохраняя Крестом Твоим жительство…» – шептала Таня с неизменным жаром святые слова. Она молилась обо всех сражающихся под стенами Екатеринодара и погибающих в иных широтах истерзанной России, о своих раненых, мысль о которых не покидала её ни на мгновение, и о самом дорогом своём человеке, также в эти часы бьющемся на подступах к городу и ежесекундно рискующем быть убитым… Слёзы тихо катились по лицу из широко раскрытых глаз. Служба шла своим чередом, а стены церкви то и дело вздрагивали от залпов орудий, и не прекращался страшный их гул…

После службы Таня вернулась в лазарет, тихонько прошла вдоль лежащих на полу, на соломе, раненых. Один из них, молоденький подпоручик, потерявший зрение после тяжёлой контузии, шёпотом окликнул её:

– Татьяна Сергеевна, это вы?

– Как вы узнали?

– Я ваши шаги узнал… Татьяна Сергеевна, что там? Что говорят: возьмём Екатеринодар?

Таня опустилась на колени рядом, взяла его за руку:

– Тише, Алёшенька. Как бы нам с вами не разбудить никого.

– Так что же говорят?

– Все очень верят в нашу победу.

– Хорошо бы и впрямь… А не то только и останется, что застрелиться… Вы, если отступать будем, скажите. У меня револьвер всегда наготове.

Таня внутренне похолодела. Сколько раз во время тяжёлых боёв приходилось ей слышать: «Сестрица, не пора ли стреляться?» – и каждый раз вздрагивала от этих слов. Что будет с ранеными, если армия отступит? Кто позаботится о них? Красные не щадят никого. Попасть раненым в их руки – обречь себя на мучительную смерть. Потому и готовы они стреляться в случае, если армия отступит…

– Полно вам, Алёшенька. Мы уже столько выдержали, что выдержим и это. А вы спите лучше, пока канонада затихла…

– Я не могу видеть вашего лица, Татьяна Сергеевна, но, мне кажется, вы похожи на мою сестру… Я не знаю, где она сейчас, жива ли… Я вообще ничего не знаю о моей семье.

– Я уверена, что ваши родные живы и ждут вас.

– А я вернусь к ним калекой…

– Алёшенька, оставьте это. Ещё не всё безнадежно. В походном лазарете нет хороших специалистов, инструментов и лекарств, но они будут в городе. И вы ещё можете поправиться!

– Спасибо вам, Татьяна Сергеевна. Я вас ещё об одном попрошу…

– Я слушаю вас, Алёшенька.

– Берегите себя! Ради Бога – будьте осторожны!

– Обещаю вам, Алёшенька.

Поспать в эту ночь Тане удалось лишь три часа, а с рассветом вновь загрохотали орудия, и сестра Калитина, наскоро умывшись ледяной водой, принялась за работу. Выйдя на улицу, она столкнулась с бодрой и светящейся Вавочкой Грековой, держащей в руке маленькую куклу. Казалось, никакие испытания, скорби и ужасы не могли изменить её всегда радостного расположения духа. В армии Вавочку обожали все. Если призвание Тани было дарить сочувствие, соболезнование, сострадание и тепло, то призвание Вавочки – дарить радость. Глядя на неё, невозможно было удержаться от улыбки. Она была чистым, игривым и непосредственным ребёнком, умеющим поднять настроение любому. В её присутствии смолкала всякая брань, и никто не осмеливался допустить пошлой шутки или ухаживаний. Вавочка не принадлежала ни к одному лазарету, но появлялась везде, где нужна была помощь. Свои юбки и косынки она рвала на бинты и поэтому часто ходила в мужской одежде. Самым дорогим для неё подарком были новые юбки, которые офицеры покупали для неё у домовых хозяек. И она порхала, как небесная птица, поспевая всюду: лёгкая и открытая. Жила, где придётся, будучи желанной гостьей в любой части, и словно совсем не замечала тягот военных будней.