Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин

— Тебя могут снять с работы?

— Не думаю. Сейчас не те времена. Ну, проработают, накачают… Теперь это называется — профилактика.

— Нет-нет! Все равно ты должен оставаться принципиальным и выложить им все. Я за то и люблю тебя, что ты всегда борешься за правду.

— Вот видишь, какая ты у меня умница. И поэтому ты должна меня понять: я же не могу так прямо и заявить: «Мы не делаем, потому что нам это невыгодно». У меня тогда партийный билет потребуют выложить.

— Неужели может дойти до этого? Ты меня пугаешь.

— Нет, до этого еще далеко, я уверен. Разве я виноват в том, что у нас такая система планирования? Мы с директором все обсудили… Всю линию поведения.

— Но у нас не любят объективных причин. Они их боятся. Недаром было сказано — субъективизм.

— Оленька, прости меня. Конечно же я должен был сразу рассказать тебе обо всем. Ты у меня настоящая жена главного инженера. Вот поговорил с тобой — и на душе легче стало.

— А на дачу мы все-таки поедем. И я надену твой любимый купальник…

12.05.

— Почему же вы не отвечаете, товарищ Глебовский? Я готов повторить свой вопрос — в чем ваша вина?

Глебовский наконец принял решение.

— Наша вина в том, — твердо говорит он, — что мы не сумели вовремя добиться решения этих вопросов.

— Только и всего? — Воронцов сильно удивлен. Карандаш встал торчком. Вы слышали, товарищи члены комитета? И, кажется, это было сказано на русском языке?

Но Глебовский упрямо стоит на своем. Волевой и упрямый, что правда, то правда.

— Да, я готов повторить это. Я сказал то, что думаю и что есть на самом деле.

— Хорошо, товарищ Глебовский. В таком случае разрешите мне помочь вам с ответом.

— Я сказал все, что мог. Разрешите мне идти? — Похоже, Глебовский чего-то недоговаривает. Интересно, каким он был на фронте? Там, наверное, рубил напрямую. Я хорошо понимаю Глебовского: тоже когда-то был молодым и дрался за принципы. А сейчас и я научился дипломатничать. Время идет, и все мы потихонечку, незаметно для самих себя становимся центристами…

Но Воронцов еще не собирается торжествовать победу. Глебовскому уготовлен новый сюрприз.

Время 12.15. Жара густеет по углам. Похоже, что в повестку дня мы не уложимся. Хорошо еще, что перекальных ламп не зажигают. Осветитель по-прежнему скучает в углу.

— Подождите, товарищ Глебовский. Сейчас мы послушаем выступления других ораторов. — Воронцов заглядывает в бумажку: — Слово имеет товарищ Анисимов.

Услышав, что его вызывают, у окна, ближе к столу председателя, поднимается невысокий мужчина с белым бескровным лицом и сплющенным лысым черепом.

— Слушаю вас, — говорит он с готовностью. Вся поза говорящего, поворот головы, интонация голоса как бы подчеркивают его всяческое уважение перед столь высоким собранием. Он выходит к трибуне и встает рядом с Глебовским.

— Объясните комитету, товарищ Анисимов, почему вы до сих пор не освобождаете общежития?

Лысый начинает барабанить скороговоркой:

— В этом году, Николай Семенович, в нашем районе почти не было нового ввода. К тому же мы выполняем известное вам решение о предоставлении жилой площади в первую очередь инвалидам Отечественной войны второй и первой группы. Это решение в настоящее время почти закрыто нами целиком на сто процентов. Тем не менее я должен доложить комитету, что товарищ Глебовский, мягко говоря, не в курсе дела: решение райисполкома о выводе общежития со шрифтолитейного завода уже состоялось, и оно безусловно будет выполнено.

— Когда же оно состоялось? — невольно удивляется вслух Глебовский.

— Вчера вечером, — не моргнув глазом, отвечает лысый.

— Как же так, товарищ Глебовский, — поучительно говорит Воронцов. Восемь месяцев вы не могли добиться решения такого простого вопроса, а теперь за три часа взяли и решили?

Глебовский явно не ожидал такого поворота событий. Ему вообще сегодня приходится несладко: бьют со всех сторон. Однако он еще держится:

— Я уже докладывал вам, Николай Семенович, что имел вчера разговор в райисполкоме, и этот разговор происходил в присутствии инспектора народного контроля.

— Ах так, — довольно ухмыляется Воронцов. — Значит, вам няньки нужны в образе народного контроля? Почему же вы раньше сами не пришли в комитет, а сидели и дожидались, пока вас сюда за уши вытянут?

— Я могу только порадоваться тому обстоятельству, что решение наконец-то состоялось. — Глебовский с вызовом глядит на Воронцова. Спасибо вам за помощь.

— Когда вы освободите общежитие? — спрашивает Воронцов у Анисимова.

— К первому августа, — радостно сообщает тот. — Как в решении записано, так мы и исполним.

— Хорошо. Мы потом проверим ваше заявление. Можете садиться. А сейчас попросим выступить товарища Матвееву.

Тут и непосвященному ясно, о чем речь. Матвеева — представитель механического завода, на который жаловался Глебовский. Такой уж порядок издавна заведен в народном контроле: на заседании присутствуют все заинтересованные стороны. Чуть попробуешь соврать, тебя сию же минуту выведут на чистую воду…

Только так может выявиться истина.

Сейчас мы узнаем, правду ли говорил главный инженер, ссылаясь на механический завод. Глебовский, видимо, знаком с Матвеевой: я замечаю быстрый взгляд, которым они переглянулись меж собой.

К тому же и у Матвеевой, наверное, есть подарок для Глебовского: с пустыми руками в народный контроль не приходят.

Время 12.22.

Однажды зазвонил телефон. В трубке раздался женский голос:

— Это Виктор Игнатьевич?

— Да. Слушаю вас.

— Сейчас с вами будет говорить председатель комитета народного контроля города, депутат Верховного Совета РСФСР, член бюро горкома партии Николай Семенович Воронцов.

— Хорошо. Я слушаю.

— Одну минутку, соединяю вас… Простите,