Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин

Ленина, не так ли? Вы же соседи. Не надо было даже пользоваться конной связью; проехать на троллейбусе три остановки — и делу конец. А вместо этого развели бюрократию на полгода. Кто же так решает дела, когда надо выполнять правительственное постановление? Или государственная дисциплина не для вас писана?

— Наш председатель завкома был на приеме у зампреда по жилищным вопросам. Последний разговор состоялся вчера…

— Хорошо. О райисполкоме и методах вашей работы мы еще поговорим. Готовы слушать вас дальше.

Глебовский, не заглядывая в бумажку, продолжает:

— Другая наша трудность заключается в том, что мы до сих пор не можем получить литьевые термопластавтоматы от заводов-поставщиков в количестве пяти штук. Еще в ноябре прошлого года распоряжением министерства были определены заводы-поставщики со сроками поставки, однако нужного оборудования нет и по сей день. Например, механический завод обещает изготовить для нас термопластавтоматы лишь в четвертом квартале этого года. Нам не оставалось ничего другого, как ставить вопрос в министерстве…

Я снова склоняюсь на сторону Глебовского. Мне не нравится лишь его дикий канцелярит, которым он пользуется и сквозь который трудно пробиться до подлинного смысла.

— Да, товарищ Глебовский, — председатель нарочито шумно вздыхает. Слушаю я вас и печалюсь. У нас в городе нет ни одной организации, которая не умела бы ставить вопрос и даже заострять его. Все умеют ставить вопросы, а кто решать их будет?

И председатель прав: что и говорить, бюрократизма в нашей работе еще немало.

Но что-то Глебовский всем своим видом не похож на бюрократа. Бюрократ с военным шрамом на щеке. Как-то не связывается.

— Что же нам оставалось делать? — он недоуменно разводит руками. — Мы добивались решения вопроса…

Операторша дает сигнал зажечь свет и подходит с камерой к Глебовскому. Стрекочет аппарат. Глебовский ежится перед объективом. Сегодня вечером весь город увидит по телевидению, как Глебовский ежился под объективом.

— Писать легче всего! — эту реплику бросает мой сосед, директор автозавода Клименко. Он неожиданно вскинул голову и в упор смотрит на Глебовского. Операторша быстро поворачивается и снимает Клименко.

— Конечно, — тут же подхватывает председатель. — Под маркой демократизации вы развели самый матерый бюрократизм. Или вы не знаете, что в нашем веке существует такая связь, которая называется телефонной? Это раньше не доверяли друг другу: ты дай мне бумагу, звонок к делу не пришьешь. Мы хорошо помним, с каких пор это началось. Теперь у нас другая эпоха. У нас — демократия, но управляемая. Или на вашем заводе об этом еще неизвестно?

— Мы и писали и звонили, Николай Семенович, — с тупой обреченностью твердит Глебовский. — И толкачей посылали. Половину оборудования мы все-таки выбили… — Глебовскому приходится туго, шрам на щеке потемнел, тем не менее он отбивается довольно успешно.

Мне определенно нравится главный инженер Глебовский. Я даже готов простить ему его канцелярит. Сразу видно — это знающий, полевой человек, его не так-то просто сбить с панталыку. Но в то же время я прекрасно понимаю, что человек, которого вызвали в народный контроль, не может быть правым. В народный контроль зря не вызывают. И прежде чем началось сегодняшнее заседание, вопрос долго и тщательно прорабатывался. Инспекторы проверяли работу завода, выслушивали мнения заинтересованных сторон — и вот сейчас идет публичное разбирательство, которое и должно выявить конкретных виновников.

Пока же факты против главного инженера: правительственное решение не выполнено, шрифтов из пластмассы нет.

— Итак, товарищ Глебовский, судя по вашим словам, во всем виноваты райисполком и механический завод? — председатель доволен своей репликой и обводит глазами членов комитета, чтобы проверить их реакцию. — Это они не освободили для вас общежитие, это они не поставили вам термопластавтоматы. А в чем же ваша вина?

Вопрос поставлен в упор.

Глебовский медлит с ответом.

14

— Послушай, Валентин, что сегодня с тобой происходит?

— Ничего особенного, Оленька, просто устал немного на работе — и все.

— Я же вижу по твоим глазам — что-то случилось. Пришел с работы — не поздоровался. На Светочку не посмотрел. Я приготовила на ужин любимые пироги с капустой — ты даже не заметил.

— В самом деле, какие замечательные пироги. Ты у меня просто молодец, Олюша.

— Почему ты разговариваешь со мной, как с ребенком? Почему ты не хочешь рассказать мне, что случилось?

— Очень вкусные пироги. Налей еще чашечку чая…

— Валентин! Я запрещаю тебе разговаривать со мной в таком тоне.

— Повторяю тебе, Оленька, ничего не случилось. На работе все в порядке. Послезавтра суббота. Поедем на дачу. Возьмешь купальник, будем купаться. Я люблю смотреть на тебя, когда ты в купальнике.

— Не заговаривай мне зубы. Я все равно все вижу по твоим глазам. Но если ты не хочешь разговаривать со мной — твое дело.

— Ольга, что ты делаешь? Зачем ты лезешь в мой пиджак? Я запрещаю…

— Ага! Вот оно что. Вот, оказывается, в чем дело. Тебя вызывают в эту ужасную организацию…

— Ты говоришь это таким тоном, словно не телефонограмму прочитала, а записку от любовницы.

— Валентин. Скажи мне честно. Это очень серьезно?

— Просто очередная неприятность по работе, я не хотел волновать тебя…

— Не пытайся меня утешить. Опять ты хочешь обмануть меня. Ты ведь главный… У тебя много завистников — я знаю.

— Ну хорошо. Только успокойся. Садись сюда, мой домашний контроль. Обо всем доложу.

— Только не пытайся что-либо скрыть.

— Эта история опять из-за той же дурацкой пластмассы. И все можно объяснить очень просто: нам, то есть заводу, невыгодно выпускать новые шрифты…

— Я понимаю — опять эти тонны. Так и скажи об этом на своем контроле. Рубани правду-матку.

— Понимаешь ли, Оленька, прямо нельзя. Когда говоришь с женою, то правду-матку можно. А там, наверху, не любят, когда вину сваливают на других. Им важно найти стрелочника. И в данном