Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Сверхзадачей таких писем было уговорить адресат прислать фотографию и адрес подруги для боевого товарища. Я помню те фотографии, сделанные в фотоателье какого-нибудь поволжского или кубанского городка. Какие целомудренные царили нравы тогда! Я доподлинно знаю о нескольких семьях, которые сложились таким образом.

Мне было весело писать те письма, я испытывал азарт и радость, когда девушки отвечали и проявляли заинтересованность и увлечение. Я чувствовал себя ни много ни мало, а Сирано де Бержераком, когда мною написанное за другого парня письмо находило отклик в далёком девичьем сердце.

Особо мне нравилось ходить в дозор на корабли консервации. В бухте недалеко от нас стояли у отдельного пирса пустые корабли, законсервированные на неопределённое время. Это были корабли совершенно целые, смазанные, рабочие, но без экипажа. На их борту держали постоянную вахту, чтобы никто не мог на них пробраться.

На вахту в дозор отправляли по четыре человека на корабль. Уходили на сутки. Брали с собой еду, воду и прочее. Это была самая сладкая вахта. Целые сутки в уютном помещении можно было делать всё что заблагорассудится. Можно было читать сколько влезет, писать письма, играть в карты, нарды или шахматы. Спать всласть. Рыбачить, готовить пойманную рыбу и есть её. И так далее. Обходили дозором корабль по одному раз в час, да и то не всегда. Посторонним в том месте попросту неоткуда было взяться. До дальневосточного посёлка Западный было отовсюду не близко, посёлочек был крошечный и военный. Даже все мальчишки в нём, которые гипотетически могли на корабль залезть и что-то отвинтить, были наперечёт.

Меня любили брать в такой дозор. Со мной все хотели в него пойти. Потому что я рассказывал. Вечером и ночью при свете тусклой лампы, в маленьком помещении огромного, пустого, гулкого корабля, стоящего в безлюдной бухте среди безлюдных сопок… Я пересказывал ребятам рассказы Эдгара По, дополняя их ещё более фантастическими, чем у автора, деталями. Некоторые его рассказы, чтобы усилить эффект, я рассказывал как подлинные истории.

Например, рассказ «Бочонок Амонтильядо», в котором один герой замуровывал другого заживо в подвале, соблазнив его вином, я рассказывал как настоящий случай, который произошёл в городе Топки Кемеровской области. В моём варианте два одноклассника долго соперничали из-за школьной красавицы, и тот, кто это соперничество проиграл, во время выпускного бала заманил победителя в подвал школы, где предложил ему выпить портвейна в знак примирения и дружбы. Там он всё заранее приготовил, приковал одноклассника цепью к стене и заложил комнату кирпичом. Нашли скелет бедолаги только через несколько лет во время капитального ремонта школы. А его родители думали, что их сына одурманили и увезли цыгане.

– А как же не заметили в школе, что дверь кирпичом заложена? – потрясённый рассказом, спросил один из слушателей.

– Да кто в школе в подвал лазит? – резонно ему ответил другой, – там отряд партизан можно спрятать, и никто не заметит.

– Не, у нас в школе везде был порядок, – возразил первый.

Если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что я, пересказывая рассказы Эдгара Алана По вольным, приземлённым, понятным моим сослуживцам языком, уже репетировал спектакль по его произведениям, который будет идти на сцене Московского Художественного театра имени А. П. Чехова, то я бы даже не посмеялся. Потому что над глупыми шутками не смеются.

Так что я втянулся в матросскую жизнь. Врос в неё. Я стал матросом целиком и полностью. С матросскими интересами, матросскими проблемами и даже наколол якорёк на запястье левой руки, как знак принадлежности к великому морскому братству.

Про пантомиму я не то чтобы забыл, я про неё не вспоминал. Никаких причин думать о пантомиме в матросской службе не было. Но пантомима сама напомнила о себе. Неожиданно. И мощно. Тогда я вспомнил слова Валеры Бальма о том, что пантомима не отпускает своих… Слова оказались пророческими.

Стояла поздняя осень. Моя служба готовилась перевалить за середину срока, а знающие люди говорили, что как только пройдут первые полтора года, оставшиеся пролетят сами собой со свистом. В это слабо верилось, но серединный рубеж был важным символом и вехой.

Всё у меня было нормально. Случалось, что я в субботу удивлялся, что не мог вспомнить среды и четверга. Целые недели проходили без событий. А это означало, что служба идёт как надо.

Но осенним вечером, после ужина и после приборки, когда свободные от вахты бездельничают, в кубрик пришёл самый долгожданный человек, чьи шаги узнавали все издалека. Почтальон. Он приходил каждый день вечером. Весёлый, горластый, с сильным вологодским выговором.

Почтальон наш всегда устраивал из выдачи писем небольшое шоу, особенно когда видел, что письмо от девушки. В этом случае он требовал как минимум сплясать и всегда просил дать ему письмо понюхать.

В тот вечер он назвал мою фамилию дважды, потому что мне пришло два письма. Первое было от мамы в стандартном конверте, второе – в сером, деловом и вдвое большем обычного. Я был очень удивлён. Мне писала только мама и иногда отец.

– Ну-ка, ну-ка, что это у нас тут? – веселился почтальон, теребя моё письмо и прислушиваясь к шелесту. – а тут у нас фотография… Чувствую, фоточку тебе прислали… А кто прислал?.. – Он посмотрел адрес. – А непонятно кто прислал… г. Кемерово, улица Васильева, 20Б. Эс. Вэ. … Кто это Эс. Вэ.? А?.. Светлана Великолепная? Синеглазка Ваша? Спальный Вагон?.. Кто это, колись!..

– Не знаю! – искренне ответил я. – Давай сюда.

У меня не возникло никаких предположений, кто бы это мог быть. Адрес был указан знакомый. Дом 20Б по улице Васильева был общежитием Кемеровского университета. Это я вспомнил сразу. Но кто мне мог написать из нашей общаги, было загадкой. С однокурсницами я не переписывался… а если из них кто-то решил бы мне написать и взял у родителей мой военный адрес, мама обязательно меня бы предупредила. К тому же никто инициалам С.В. на первую вскидку не соответствовал.

Сначала я прочёл мамино письмо. Пробежал глазами. Не смог вчитаться. Думал о втором, в нестандартном конверте, и решил мамино письмо отложить и перечесть потом. Не терпелось узнать, кто это С.В. и с какой стати она, или он, решила, или решил, написать мне.

Любое письмо было событием в том военном мире. Письма были единственной связью с миром другим, прекрасным, куда все хотели вернуться, считая дни до возвращения. А тут письмо неизвестно от кого и в конверте необычного размера. Интрига была огромная.

Я с волнением, стараясь не спешить, аккуратно вскрыл конверт. В нём оказались тоненькое письмо в один листочек и фотография. Разумеется, сначала я схватил фотографию, глянул на неё, вздрогнул всем телом, сразу подскочил с места и босиком побежал туда, где свет в кубрике горел максимально ярко.

На глянцевой чёрно-белой фотографии я увидел группу людей, человек пятнадцать, стоящих плотно прижавшись друг к другу и позирующих фотографу в каком-то зале с чёрной драпировкой по стенам. Все люди, парни и девушки, были одеты в чёрную пантомимическую обтягивающую одежду. Лица их были загримированы пантомимическим классическим образом. Среди них в центре стояла Татьяна в обычном своём светлом тонком свитере, широких брюках и в вечных очках.