История моей жены. Записки капитана Штэрра - Милан Фюшт

Дальше — милый щебет. (О том, что я болел, даже не упоминает. Может, не знала?) Маскарадные костюмы она себе представляет так: высокие перья и туфли на низких каблуках (а еще лучше сандалии), шарф, дерзко переброшенный через плечо, а к нему бледно-желтые блестящие шальвары. Имя тоже себе придумала: Краса Востока (отчего бы ей не вообразить о себе Бог весть что?), либо Нурехан, — что я по этому поводу думаю? Мне же она предложила бы стать Летучим Голландцем в широком голубом берете, а если я предпочитаю современный образ — тореадором Джеком.

Словом, послание оказалось очень приятным, и мне подумалось: она тоже примирилась со своей участью. Чему я только рад.

Кстати, чтоб не забыть: в письме стояло также, что мадам Пуленк, которая дает бал, одна из покровительниц и даже почитательница мадам Лагранж, существо весьма странное. Так, к примеру, она содержит некое общество по изучению восточных религий.

Я взглянул на дату приглашения — бал состоится сегодня. Пойти, не ходить? Жена в отъезде, а я разгуливаю по балам? Как-то чудно.

Однако не следует забывать, что я перед барышней в долгу. В особенности после всего случившегося, да и из-за жениха, к тому же она настолько великодушна, что ищет случая для окончательного примирения.

Поезда подходящего не оказалось — еще один дополнительный аргумент в мою пользу. Я добрался бы до побережья лишь среди ночи… Но к чему это многословие? По правде сказать, захотелось слегка развлечься, кровь была взбудоражена, что тоже странно, если уж хорошенько вдуматься.

В общем, я решил все же пойти. Вечером отправлюсь на бал, а рано утром поеду к жене.

Но где же взять маскарадный костюм? Чудесным образом и этот вопрос решился, все шло как по маслу. Стоило мне только выйти на улицу — я подумывал было отправиться домой, сообразить экспромтом какой-нибудь костюм и малость вздремнуть, — как увидел у заднего входа гостиницы чудо-человека в черном и с трезубцем в руках — вылитый Нептун. И фигура такая же, как у меня.

Это ли не перст судьбы! — улыбнулся я. В гостиницу доставили лед. Продавец не мог сразу же бросить работу, но пообещал ровно к девяти часам быть здесь с одеждой, которую к тому времени отчистит и приведет в порядок, так что я могу не беспокоиться.

— И ледоруб дадите? — поинтересовался я.

— Как же без него! Ведь в нем вся краса нашей формы.

Мы обо всем условились: он оставит сверток у портье и у него же получит деньги за прокат.

— Значит, по рукам.

Тогда и домой мне идти незачем, подумал я, только даром время терять. Снял номер на пятом этаже. Сказывалась усталость, и я не чаял поскорее прилечь.

Немного помечтал в постели и уснул.

— Философы! — проснулся я, точно услышав это слово. Ну, не поразительно ли? Я рассмеялся. Каким огромным смыслом для меня было наполнено это слово всего лишь несколько месяцев назад! И рассмеялся снова, представив себя в облике торговца льдом.

Выглядел я и впрямь сногсшибательно. Велел принести от цирюльника рыжеватую округлую бороду, чтобы быть поближе к оригиналу.

Так и вышло: поставь нас с настоящим продавцом рядом — не отличишь.

И все это было так странно…

гардероба я налетел на дверь, что в наших краях считается дурной приметой. Но затем все пошло гладко, без каких бы то ни было осложнений.

Более того, меня даже слегка бросило в жар, как человека, переевшего за обедом.

И волнение мое было не совсем беспричинным. Когда выходишь из замусоренного Лондона, сперва оказываешься средь парков и рощ, затем отворяешь стрельчатые ворота одинокой виллы, залитой светом, и купающимся в нем предстает перед тобою странное шествие людей-манекенов. Кого здесь только нет: сарацинские эмиры в лимонном, заморские акробаты в красном и черном, восточный мудрец, негры, арабы, китайцы — весь этот экзотический мирок! Поневоле сердце начинает колотиться от радости. Отчасти оттого, что уж больно фальшивый, надуманный этот мир, а с другой стороны — чего тут греха таить? — входишь во вкус забавы, и она начинает нравиться тебе, и чем дальше, тем больше. Я взглянул на себя в зеркало и удовлетворенно улыбнулся: очень мне подходит этот черный фартук. Ну, а ледоруб!.. Не говоря уж про рыжеватую бороду.

Мне вдруг пришла дурацкая мысль: прямо в таком виде отправиться утром к жене. Как воспримет его моя малышка — испугается? Засмеется?

У колонны я наткнулся на доброго старого приятеля: Миклош Хошкин — и человек славный, и капитан превосходный.

— Миклош! — воскликнул я и коснулся его ледорубом. — Миклош, ты ли это? — уставился я ему в глаза, потому как он тоже был в маске. — Узнаешь меня? Догадываешься, кто я такой?

— Еще бы тебя не узнать, медведь горластый! — отвечает он с готовностью, словно мы только вчера встречались на мореходных курсах.

— Отойди в сторонку, — делает он мне знак глазами. — Я кое-кого жду.

— Ты все такой же, ничуть не изменился! — усмехнулся я.

— Я догоню тебя, — торопливо шепчет он, — вот только дождусь свою обожаемую. И это будет миг неземного блаженства! — с пафосом произносит он и направляется в ту сторону, откуда звучит музыка.

В зале уже кружились запыхавшиеся парочки. Танцующие склонялись друг к другу или… просто ни к кому? Из этой круговерти время от времени отделялись огнепоклонники в красном, лесные цари в бирюзовом, зеленые водяные и в точности, как я, подходили к зеркалу полюбоваться собой, поправить костюм или попросту отдышаться.

Ну, как тут не прийти в восторг!

«Господи, Боже мой! — думал я. — Неужто повсеместна эта неудержимая тяга к лицедейству? У нас, в Голландии, где во дворцах знати развешаны портреты предков, у дам и господ, давно канувших в небытие, именно такое выражение лиц. И каждое из этих ископаемых насекомых словно порывается спросить у тебя: „Идет мне мой наряд?“ — А самих давно уж нет на свете».

Вот и эти здесь такие же. Ворошат пустоту и кокетливо развлекаются этим.

Временами из толпы выныривал Миклош Хошкин и каждый раз шептал мне:

— Пока что не пришла. Ну, ладно, пойду охотиться дальше. — И вновь исчезал в толпе.

Тут и мне стукнуло в голову, что ведь и я кое-кого дожидаюсь. Но ее не было. Я уже несколько раз обошел зал, заглянул и в ближайшие кабинеты, но мисс Бортон не было и в помине.

«Не беда! — отмахнулся я. — И так интересно».

Любопытно было не только наблюдать за толпой. К примеру, в одном кабинете передо мной предстал особый и весьма странный мир. Не говоря уж о фантастическом изображении садов некоего мифического царя по имени Петазиос, здесь были развешаны по стенам всевозможные поучения, диковинные, загадочные проповеди Святого Бенедикта, Бонавентуры, Клемента Пруденция[5]и даже Йоханны Сауткотт[6]. Некоторые из них я даже взял себе на заметку, поскольку не совсем понял. Так, например, я и поныне не знаю, что означает выражение «народ Вениамина», так как к ним относились надписи, ну и к новому Иерусалиму. Но попадались среди них и великие истины вроде этой: