История моей жены. Записки капитана Штэрра - Милан Фюшт

— Ром.

— Женщина — ром?

— Да-да.

— С утра пораньше.

— Да, да, — язык у нее заплетался. — О, только не ругайте, не браните меня! — взмолилась она. И, склоняясь ко мне: — Знаете, сколько? Шесть стаканчиков.

— Тогда как же мне не сердиться? — нахмурился я. — Не понимаю вас. Ведь это впору бывалому извозчику.

— А мне поначалу нравилось! — заявила она с блуждающей улыбкой. — И вот чем кончилось!

— Вот видите.

— Ох, до чего хочется спать… Я совсем засыпаю… — и голова ее упала на грудь.

Я уложил ее, потеплее укутал, и она мгновенно провалилась в сон. Надо ли говорить, как поразило меня случившееся.

За окном сияли под солнцем крыши. И в это мгновение зазвучали колокола. Наступил полдень.

Не считая того случая, вокруг меня царила тишина — глубокая, ничем не нарушаемая. Не могу не упомянуть об этом. После долгих штормов и бурь тишина действует на слух оглушающе.

Правда, музыки в моей жизни тоже хватало. Был у меня красивый серебряный граммофон, так он почти все время звучал в соседней комнате. А иногда моя жена пела.

«И ведь довольно приятно поет», — думал я и продолжал работать.

«Хорошо бы отныне заниматься работой на дому, — временами размышлял я. — Поднимешь голову, и сразу видно, чем она занимается в соседней комнате: починкой белья, чтением или наблюдает за косыми струями дождя на оконном стекле». И пение ее не было пением в привычном смысле этого слова — скорее мечты вслух, перепархивание с одной мысли на другую: витает над своей теперешней жизнью, потом зависнет и… умолкнет.

Вот и сейчас она тихонько мурлыкала у меня за спиной.

Мне опять выпала кое-какая работенка, некая компания поручила срочно проверить оценку ущерба, нанесенного кораблю и грузу во время аварии (такого рода поручения довольно хорошо оплачиваются). Я каждый день наведывался за очередной порцией материалов, но никогда подолгу не отсутствовал: прихватишь бумаги, и сразу обратно, домой, и опять за дело — к обеденному столу в большой комнате.

И когда она за чем-то заглянула сюда, я удержал ее за руку и сказал:

— Я люблю тебя!

Затрудняюсь передать словами, что такое счастье, да и по-моему, никто этого не знает. По всей вероятности, состояние рассеянности. Вот я, например, по рассеянности съел как-то раз полкило айвового мармелада за один присест только потому, что он лежал на столе передо мною. А выйдя из дому, время от времени останавливался на перекрестках и поигрывал тростью, со свистом рассекающей воздух. Ни дать ни взять молодой человек.

Кстати, именно тогда я убедился, что чувства гнездятся в сердце, и только там. А к хозяину дома обратился со словами:

— Скажите, весь мир — сплошное заблуждение? — И он, словно понимая, что я имею в виду, ответил не задумываясь.

— Да, все вокруг заблуждение, — подтвердил он спокойно и с таким достоинством, будто статуя на фоне заката. — И разум наш пригоден лишь для того, чтобы зафиксировать это. — Улыбка его стала чуть ли не приторной.

— Да-да, все — сущая глупость. И то, что делает человек, и то, что он думает. А мир все же держится! — завершил старик с неожиданным торжеством. — Ну, что вы на это скажете? Уж это ли не милость свыше, что мир живет и процветает в полную меру своей глупости? В особенности, Англия, — поднял он палец. Конечно, я не совсем уразумел, к чему он гнет. Вероятно, британская политика ему не по нутру.

— Эта история с выпивкой мне не очень понятна, — сказал я себе.

— Вы вообще ни в чем не разбираетесь, — был ответ.

— Ладно, ладно, — примирительно заметил я. — Не стоит быть слишком строгим. Судя по всему, из меня плохой знаток человеческих душ. Но это ведь не беда, бывают и такие люди. Однако она дает повод к превратному толкованию, а это значит, она такая…

— Не такая, — ответил перестук колес.

— Нет, теперь я точно знаю, что такая…

— Для того, чтобы судить, надобно разбираться. В музыкальном инструменте требуется смыслить, — возразил кто-то. И характер этого замечания был таков, словно оно исходило от Грегори Сандерса. Мне даже голос его почудился. Похоже, я всю ночь спорил с ним.

И так далее, минута за минутой, под перестук колес. Дело в том, что я находился на пути к Брюгге.

Беспокойная выдалась поездка. Я снова горел как в лихорадке. Ни о чем другом думать не мог, только о своем прошлом, и мысли эти вызывали во мне стыд.

Как, спрашивается, я должен относиться к себе после всего, что вытворял с нею, вернее, против нее?

Вспомнилась мне даже история с отравлением никотином — эта мысль была самой позорной из всех.

— Вот видишь, что ты за фрукт? — поддел бы меня сейчас Грегори Сандерс.

Выходит, моя супруга — ангельское существо? Да? Или нет? Речь не об этом, я больше не убаюкивал себя иллюзиями. Знал, что не стану брать с нее клятв касательно ее прошлого или ее тайн… Что там у человека, в глубине души? Здесь ложь неуместна. Лишь обреченные медленно ползать по морскому дну могли бы познать все глубины этого мрака.

Здесь к месту вспомнить старинное сравнение: я вновь и вновь, и сотни раз подряд готов идти навстречу одним и тем же бурям и штормам — даже эти слова я продумал заново. То есть голова моя была ясной, я довольно трезво оценивал свое положение, и не сказать, чтобы хоть в чем-то приукрашивал его.

Но предположить, будто бы она когда-то намеревалась меня убить — это же несусветная чушь! Моя жена, которая неделями бодрствовала у моей постели, пока я болел? Уму непостижимо, чтобы я способен был допустить такую мысль всего несколько месяцев назад. Она якобы хотела всыпать никотин в горячий чай для меня?

Что же я за бесчувственный чурбан?

И так шло всю дорогу. Видимо, я действительно бываю бесчувственным, когда никто и ничто другое меня не интересует. Вот вам пример:

У моей жены есть ребенок, и мне об этом известно. Я нашел фотографию, решил, что, по всей видимости, так оно и есть, после чего преспокойно убрал снимок на место и даже думать забыл о нем.

Стряхнул с себя и дело с концом.

Это бы еще полбеды, скажем, мое поведение можно бы как-то понять. Но чего я требую от этой женщины? Рассмотрим, каково ее положение при мне, взглянем на дело с ее точки зрения, а не только с моей. Она здесь, а ребенок — Бог знает где, главное, что один, без матери. А она тут развлекайся со мной, без конца улыбайся, когда душа не на месте. Все мысли и чувства ее не здесь, а она притворяйся счастливой, угождай моим прихотям?