Ференц Лист - Мария Залесская

Двадцать пятого августа Лист в третий раз (второй спектакль состоялся 13 марта) дирижировал «Ифигенией в Авлиде». А 28-го, в день рождения Гёте, состоялась долгожданная премьера «Лоэнгрина» под управлением Листа, давшего ему, по словам Вагнера, «рождение в мире». После премьеры Лист сообщил другу о впечатлении, которое произвело его произведение на публику, съехавшуюся в Веймар, и обещал оказывать всяческое содействие скорейшей постановке «Лоэнгрина» на других европейских сценах. (Сам он в текущем году дирижировал в Веймаре «Лоэнгрином» еще два раза — 14 сентября и 9 октября.) А пока он предложил Вагнеру дописать для исполнения в Веймаре «заброшенную» «Смерть Зигфрида» и добился от великого герцога обещания заплатить автору гонорар в 500 талеров, если тот справится за год.

Считая, что в деле пропаганды нового искусства необходимо использовать художественное слово, Лист, как и в случае с «Тангейзером», не ограничился театральной постановкой — опубликовал по горячим следам брошюру «Лоэнгрин» (Lohengrin) с разбором оперы.

Двадцать пятого ноября Вагнер писал Листу из Цюриха: «Любезный друг! Статья твоя произвела на меня огромное, возвышающее душу, огненное впечатление. То, что художественные мои работы оказали на тебя такое большое действие, то, что ты немало собственных сил, сил выдающихся, употребил не только на пропаганду моих идей, но и на внутреннее их усвоение, наполняет меня глубоким, благостным умилением. Только два человека, выйдя из разных концов, встретились в самом сердце искусства и там, объятые восторгом сделанного открытия, протянули друг другу руки. Только теперь, в откровении такой радости, я могу принять, без всякого стыда, твое удивление, ибо я знаю, что если ты хвалишь мои способности, если одобряешь то, что мною создано, то этим ты выражаешь только радость, что мы встретились с тобою в самом сердце искусства. Прими же мою благодарность за удовольствие, которое ты мне доставил!»[406]

Тогда же Лист предложил Францу Дингельштедту переселиться в Веймар, чтобы иметь в его лице помощника и единомышленника в делах усовершенствования местного театра. Безоговорочного согласия не последовало, но он не терял надежды.

К заботам о друзьях прибавились заботы о семье. Каролина Витгенштейн самоотверженно налаживала быт в доме Листа. Ее опека порой бывала даже чрезмерна. Она уже считала детей Листа своими и решила, что должна внести вклад в их воспитание. Каролина вспомнила о своей старой французской гувернантке мадам Патерси де Фоссомброни (Patersi de Fossombroni; 1779–1864). Той было уже за семьдесят, и она всё еще жила в России. По согласованию с Листом Каролина обратилась к ней с просьбой взять на себя задачу воспитания его дочерей. Несмотря на преклонный возраст, мадам Патерси ответила согласием. О приезде новой гувернантки Лист известил мать письмом от 5 октября[407]. Правда, когда мадам Патерси приехала в Веймар, то слегла, утомленная длительным путешествием. В течение двух месяцев старушка жила в Альтенбурге, и Каролина ухаживала за ней. Наконец, гувернантка почувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы совершить длинное путешествие до Парижа. В начале ноября мадам Патерси переступила порог апартаментов в доме 6 по улице Казимира Перье (rue Casimir Périer), где проживала Анна Лист с внуками.

Каролина же с дочерью отправилась в Бад-Айльзен, климат которого благотворно влиял на слабое здоровье Марии. Лист на этот раз быстро вернулся с курорта — он должен был присутствовать на репетициях недавно завершенной оперы «Король Альфред» Иоахима Раффа.

Поначалу Бландина и Козима невзлюбили строгую и чопорную гувернантку (Даниель оставался на попечении бабушки). Козима писала отцу: «Совершенно покорившись Вашему желанию, я хочу исправить свой грех перед Вами. Я жажду вновь увидеть Вас и в ожидании этого счастливого дня покоряюсь. Мы работаем, чтобы в будущем снискать честь нашему имени…»[408]

Масло в огонь подливала и Мари д’Агу. Она посчитала, что приезд в Париж мадам Патерси вызван только одной причиной — желанием Каролины и Листа окончательно отдалить от нее детей. То, что Мари лишь периодически появлялась на улице Казимира Перье, не мешало ей предъявлять свои материнские права. Она кое-как мирилась с тем, что детей воспитывала их бабушка, тем более что сама занималась ими, мягко говоря, не самоотверженно. Но терпеть присутствие около дочерей и сына бывшей гувернантки любовницы своего бывшего любовника было выше ее сил. Мари пылала гневом, в письмах сыпала клеветническими оскорблениями, но предложить альтернативу мадам Патерси так и не смогла, а потому не нашла ничего лучше, как почти на четыре года устраниться от участия в воспитании детей.

Надо отдать должное мадам Патерси — она полностью оправдала надежды. Под ее руководством девочки начали посещать концерты Берлиоза, а также познакомились с творчеством своего отца. Пьер Эрар (1796–1855), племянник старого друга и благодетеля Листа Себастьена Эрара, после смерти дяди унаследовавший фабрику музыкальных инструментов, в свою очередь, не оставил вниманием дочерей «венгерского гения». В его доме Козима впервые играла на рояле перед публикой. Ее способности к музыке были неоспоримы; растроганный Эрар послал ей в подарок рояль своего производства.

Лист же мог общаться с детьми только письмами. Его интересовало буквально всё, но особенно музыкальное развитие девочек. Он давал им ценнейшие советы и вел беседы, как с взрослыми музыкантами. 5 ноября он писал Бландине: «…Ты говоришь, что играла сонату d-moll Вебера, которую считаешь — из знакомых тебе пьес — одной из самых прекрасных. Я не знаю, какие сходные по жанру произведения ты до сих пор разучивала, и потому не очень-то могу проверить твои сравнения; главным образом я не знаю, почему тебе ближе именно эта соната, почему она сильнее действует на тебя. Будь так добра, в ближайшем своем письме напиши мне об этом подробнее, потому что говорить общие фразы — это примерно то же, что ничего не сказать, а поскольку я считаю важным, чтобы твой вкус во всё большей мере был проникнут каким-нибудь определенным чувством, я охотно обсудил бы с тобой причины, которые наверняка участвуют в этом… Какие этюды ты играешь для упражнения? Разучила ли ты 24 фуги и прелюдии „Хорошо темперированного клавира“ Баха? Ты найдешь у бабушки его старое издание, в свое время я пользовался им. Какие вещи Бетховена ты знаешь?.. Нежно поцелуй Козиму, это дорогое, превосходное создание, не ради греков и римлян, а от своего имени и ради отца, который посылает вам свое благословение и хранит вас в своем сердце»[409].

Поехать в Париж он пока не мог. Оставалось только ждать, когда судьба подарит им счастье встречи.

Утешением звучал голос друга. 24 декабря Вагнер послал Листу письмо, по-своему подводя итог 1850 года: «Дорогой мой друг, ты из маленького Веймара сумел сделать истинный очаг моей славы. Когда я просматриваю всё бесконечное множество подробнейших, часто чрезвычайно одухотворенных отзывов о „Лоэнгрине“, доходящих до меня оттуда, и когда я вспоминаю при этом, с какой завистливой враждебностью постоянно писались обо мне рецензии, например, в Дрездене, с какой печальной настойчивостью рецензии эти систематически распространяли обо мне в публике самые спутанные представления, Веймар кажется мне тем убежищем, где, наконец-то, я могу вздохнуть глубоко, могу дать столь отягченному сердцу полную свободу!»[410]