Саван для соловья - Филлис Дороти Джеймс

Мастерсон прошел через боковую дверь, заперев ее за собой па два замка. Тишина огромного вестибюля охватила его, загадочная и зловещая. Здание, казалось, сдерживало свое дыхание. Он снова почувствовал чуждую, но теперь уже знакомую ему гамму запахов дезинфектантов и мастики для пола, негостеприимную и слегка жутковатую. Словно опасаясь побеспокоить спящий дом — полупустой на самом деле, — он не стал включать свет, но прошел через вестибюль, освещая себе дорогу электрическим фонариком. Листы на доске объявлений светились белизной, как поминальные карточки в вестибюлях некоторых иностранных соборов. Будьте милосердны и помолитесь за душу Джозефины Фоллон. Он поймал себя на том, что идет по лестнице на цыпочках, словно опасаясь разбудить мертвых.

В офисе на втором этаже за письменным столом сидел Делглиш с открытой папкой перед ним. Мастерсон неподвижно встал в дверном проеме, скрывая свое удивление. Лицо старшего инспектора было осунувшимся и серым под огромным коконом белой бинтовой повязки. Он сидел совершенно прямо, опираясь руками на стол, тяжело положив ладони по обеим сторонам страницы. Поза была знакомой; Мастерсон отметил про себя уже не в первый раз, что у старшего инспектора великолепные руки и он знает, как их наиболее выгодно показать. Он давно решил, что Делглиш был одним из самых довольных собой людей, которых он знал. Эта глубоко укорененная самовлюбленность очень тщательно охранялась — чтобы не бросалась в глаза при обычных обстоятельствах, — но было приятно поймать его за подобным проявлением мелкого тщеславия. Делглиш оторвался от бумаг и посмотрел на него без улыбки:

— Я ожидал, что вы вернетесь два часа назад, сержант. Чем вы занимались?

— Добыванием информации неортодоксальными методами, сэр.

— Вы выглядите так, словно неортодоксальные методы применялись к вам.

Мастерсон подавил желание задать очевидный вопрос. Если старик предпочитает загадочно молчать о своем ранении, он не собирается доставлять ему удовольствие и проявлять любопытство.

— Я танцевал почти до полуночи, сэр.

— В вашем возрасте это должно быть не слишком утомительно. Расскажите мне о даме. Похоже, она произвела на вас впечатление. Вы провели приятный вечер?

Мастерсон мог бы не без оснований ответить, что он провел чертовски паршивый вечер. Но он удовлетворился отчетом о том, что выяснил. Показательное танго было забыто. Инстинкт предупреждал его, что Делглиш может счесть это и незабавным, и неумным. Но в остальном он дал точный отчет о вечере. Он старался сделать свой рассказ как можно более сухим, перечисляя лишь факты, но потом осознал, что местами просто наслаждался собственной историей. Его описание миссис Деттинджер было кратким, но язвительным. К концу рассказа он уже почти не трудился скрывать свое презрение и отвращение к ней. Он чувствовал, что проделал довольно хорошую работу.

Делглиш слушал его в молчании. Его похожая на кокой голова была по-прежнему склонена над папкой, и Мастерсон не мог уловить ни малейшего намека на то, что он чувствует. В конце рассказа Делглиш поднял голову:

— Вам нравится ваша работа, сержант?

— Да, сэр, большую часть времени.

— Я думаю, вы можете так сказать.

— В вашем вопросе подразумевался упрек, сэр? Мастерсон понимал, что вступает на опасную почву, но был не в состоянии удержаться от первого осторожного шага.

Делглиш не ответил на его вопрос. Вместо этого он сказал:

— Не думаю, что возможно быть детективом и при этом всегда оставаться добрым. Но если вы когда-нибудь почувствуете, что жестокость начинает доставлять вам удовольствие сама по себе, вероятно, это будет означать, что пора менять работу.

Мастерсон покраснел и промолчал. Услышать такое от Делглиша! Делглиша, который был так беразличен к личной жизни своих подчиненных, что казалось, вообще не сознавал, что она у них есть; чье язвительное остроумие могло быть таким же уничтожающим, как удар дубинкой кого-нибудь другого. Доброта! И насколько добрым был он сам? Сколько из его значительных побед были достигнуты с помощью доброты? Он никогда не бывал примитивно жесток, разумеется. Он был слишком горд, слишком чистоплотен, слишком сдержан, он был чертовски бесчеловечен, по сути дела, для чего-нибудь столь понятного, как маленькая земная жестокость. Он реагировал па зло, сморщив нос, а не топая ногой. Но доброта! Расскажите это кому-нибудь другому, подумал Мастерсон.

Делглиш продолжать говорить, словно не сказал ничего примечательного:

— Нам придется снова встретиться с миссис Деттинджер, разумеется. И нам понадобится ее заявление. Как вы думаете, она говорила правду?

— Трудно сказать. Не могу придумать, зачем ей стоило бы лгать. Но она странная женщина, и она не очень была мной довольна в тот момент. Ей могла доставить некое изощренное удовлетворение возможность направить нас на ложный след. Например, она могла заменить именем Гробель имя какого-нибудь другого подсудимого.

— Так что человек, которого ее сын узнал в отделении, мог оказаться любым из подсудимых Фельсенхама, которые еще живы и пропали без вести. Что именно рассказал ей сын?

— В этом вся проблема, сэр. Очевидно, он дал ей понять, это эта немка, Ирмгард Гробель, работала в больнице Джона Карпендера, но она не может вспомнить его точные слова. Она думает, что он сказал что-то вроде: «Это странная больница, ма, у них здесь Гробель работает одной из сестер».

Делглиш вздохнул:

— Можно предположить, что это была не сестра, которая непосредственно ухаживала за ним, в противном случае он, скорее всего, сказал бы об этом. Разумеется, если не учитывать того, что большую часть времени он был без сознания и мог не видеть прежде сестру Брамфет, или же не понять, что она отвечает за палату. Он был не в том состоянии, чтобы осознать все сложности больничной иерархии. Судя по его медицинской карте, почти все время он был либо в бреду, либо без сознания, что само по себе делает его показания сомнительными, даже если бы он не умер в такой неудобный момент. В любом случае поначалу его мать, очевидно, не восприняла его рассказ слишком серьезно. Она никому не рассказывала об этом в больнице? Медсестре Пирс, например?

— Она говорит, что нет. Я думаю, что в тот момент главной заботой миссис Деттинджер было забрать вещи своего сына, получить свидетельство о смерти и обратиться за страховкой.

— Вас это коробит, сержант?

— Ну, она платила почти по две тысячи фунтов в год за танцевальные уроки и практически растратила свой капитал. Эти Деларю предпочитают получать оплату авансом. Я услышал все, что можно, о ее финансовом положении, когда провожал домой. Миссис Деттинджер никому не собиралась устраивать неприятности. Но когда она получила счет от мистера Куртни-Бригса, ей пришло в голову, что она могла бы воспользоваться рассказом своего сына, чтобы добиться скидки. И она ее получила. Пятьдесят фунтов.

— Из чего можно предположить, что мистер Куртни-Бригс либо оказался более склонен к благотворительности, чем он сам считал, либо подумал, что информация стоит того, чтобы за нее заплатить. Он расплатился с ней сразу?