Стеклянные дома - Луиз Пенни

Гамаш принимал все это и кое-что другое. Но именно на это он и надеялся. Он умышленно создавал образ Квебекской полиции, как и свой собственный. Картель должен был уверовать, что от него не исходит никакой угрозы.

Квебек превратился в Додж-Сити, а Маршал Диллон[40] дремал.

Но он не дремал. Он ждал. И ждал. И тихо копил силы.

Судья Корриво поняла кое-что еще: старший суперинтендант не одинок в этом деле. Его план не мог осуществиться без участия по меньшей мере нескольких старших офицеров. Небольшой группы мужчин и женщин.

Маленькой. Но мощной.

– Вы знаете, кто глава картеля? – Судья Корриво уставилась на Гамаша. – Конечно знаете. Это обвиняемое лицо? – Она задумалась на секунду и покачала головой. – Какая-то бессмыслица. Обвиняемое лицо пришло к вам с признанием в убийстве, верно? Если только вы не лжете.

Она перевела взгляд с Гамаша на Залмановица.

– Нет-нет, именно обвиняемое лицо убило Кэти Эванс, – заверил ее Гамаш.

На сей раз Барри Залмановицу удалось убедительное выражение лица, свидетельствующее о его непричастности. Но он был удивлен.

Еще одна ложь, причем такая, которая теперь, вероятно, не имела значения. Столько дерьма летало вокруг. Так зачем лгать попусту? Он вспомнил тихий разговор Гамаша и его заместителя несколько минут назад.

Он вспомнил, как Гамаш осел на скамью и опустил голову.

Конец был не за горами. Он уже наступил. Дьявол находился среди нас.

И все зависело теперь от судьи Корриво. Она понимала, что ее обманывали. Не только в ее кабинете, но и в зале суда. Это было одно из самых тяжких преступлений. Клятвопреступление. Обман правосудия. Никто не знал этого лучше, чем трое людей в комнате. Нельзя было сбрасывать со счетов и ее угрозу арестовать Гамаша за убийство. Хотя все они понимали, что у этого обвинения в суде не будет шансов.

Его намерение, пусть и ошибочное, состояло в том, чтобы спасать жизни, а не губить.

Но клятвопреступление? У такого обвинения были все шансы.

Они сидели молча, пока Морин Корриво решала, как ей поступить. Арестовать их? Объявить процесс недействительным? Освободить обвиняемое лицо? Все это она должна была бы сделать. Никто не знал этого лучше, чем трое человек в комнате.

Она сидела абсолютно неподвижно, но они слышали ее дыхание. Дыхание человека, только что поднявшегося по крутой лестнице.

– Мне нужно время, – сказала она. – Чтобы обдумать то, что вы мне сказали.

Она встала, и они поднялись вслед за ней.

– Я вернусь к вам с моим решением до возобновления процесса завтра утром. В восемь. Думаю, вы знаете, каким, скорее всего, оно будет. Приготовьтесь.

– Да, ваша честь, – сказал Гамаш. – Спасибо, что выслушали нас.

Она пожала ему руку, потом сказала, обращаясь одновременно к Гамашу и к главному прокурору:

– Я сожалею.

Когда дверь закрылась, Гамаш посмотрел на часы и поспешил по коридору. Залмановиц не отставал, делая широкие шаги.

– Это прозвучало не слишком обнадеживающе, – сказал он. – Она собирается нас арестовать, да?

– Я тоже так думаю, – ответил Гамаш. – У нее нет выбора. Мы сами это спровоцировали и просчитали последствия. Но мы не знали, что судья Корриво сделает то, что она сделала сейчас.

– Привлечет нас к ответу? – спросил Залмановиц.

– Нет, – ответил Гамаш и посмотрел на прокурора. – Отпустит нас. – Он протянул руку. – Здесь я вас покидаю.

– Можно мне с вами?

– Вы, месье, сделали более чем достаточно. Что бы ни случилось дальше, на вас обрушат горы презрения те самые люди, о которых вы заботились. Коллеги. Друзья. Может быть, семья. Я надеюсь, в душе вы знаете, что поступили правильно.

Барри Залмановиц постоял молча несколько мгновений, потом слабо улыбнулся:

– Знаю. Наверное, мне трудно будет отвечать им, но, по крайней мере, я смогу ответить моей большой вонючей совести.

Он протянул руку Гамашу и почувствовал слабое ответное пожатие.

– Сегодня вечером, да?

Гамаш не ответил, и тогда Залмановиц сжал его руку крепче и сказал:

– Удачи. – Потом добавил: – Merde.

– Спасибо, месье Залмановиц, – сказал Гамаш, удивительно точно подражая голосу судьи Корриво. И добавил своим голосом: – Merci.

* * *

Судья Морин Корриво откинулась на спинку кресла и уставилась перед собой. Она прекрасно понимала, что сейчас сделала.

То, в чем признались Гамаш и Залмановиц, не имело оправданий. Обман правосудия, да еще в самом Дворце правосудия. Но возможно, как говорил Ганди, есть суд более высокий.

Ганди не говорил о другом, хотя это и пошло бы на пользу: каким бы высоким ни был суд, высока была и цена, которую приходится платить. Пожалуй, слишком высока, чтобы помышлять об этом.

Она подумала о кобрадорах, которых сжигали на кострах за то, что они искали правосудия.

Как назвать кобрадора, появившегося в Трех Соснах, – некой пародией, насмешкой? Или воплощением храбрости?

Что представляют собой прокурор и коп – пародию или пример для подражания?

Да какое это имело значение? Ее работа состояла не в написании законов, а в их исполнении. И разве, делая это, она не сдерживала наступление самоуправства и хаоса? Или она просто исполняла приказы?

«Боже мой, – прошептала Морин Корриво. – Почему же это так трудно понять?»

– Вы закончили на сегодня, ваша честь? – спросил секретарь, постучав и просунув голову в дверь.

– Нет еще, – сказала она. – Вы можете идти. Что у вас на сегодня?

– Пиво и бургеры, и мы собираемся купить дождеватели для детей. Да, если вдруг услышите стук и ругательства, это рабочие ремонтируют кондиционеры.

– Прекрасно, – сказала она с улыбкой.

Прекрасно, подумала она, когда дверь захлопнулась.

Морин Корриво откинулась в кресле и попыталась осмыслить случившееся, то, что она узнала от старшего суперинтенданта и главного прокурора.

Ей казалось, будто ложь идет несметным войском, как гоблины. Атакует все привычное. Все обжитое.

Закон. Суды. Порядок. Правосудие.

Она посмотрела на старинные бронзовые часы на столе. Подарок от коллег-адвокатов, когда ей вручили судейскую мантию.

Тонкие стрелки показывали почти пять. Она дала Гамашу время до завтрашнего утра. Пятнадцать часов.

Достаточно ли этого? Или слишком много? Завтра к этому времени будут ли все арестованы? Будут ли еще живы?