Хроники Черного Отряда: Портал Теней - Глен Кук

Эти везунчики находили настоящие сокровища, подчас более ценные, чем Тидэс Эльбы, которые, как мне было сказано, являются главной причиной конфликта.

Дохломух как-то обмолвился, что воскресители возвели магическую маскировку в ранг искусства. Теш Канючий Зоб, постоянно пребывавший в дурном настроении из-за того, что вынужден был охранять коллекцию отборных кисок не только от своих солдат, но и от самого себя, доказал это утверждение, дав выход злости в приступе колдунского вандализма. Раскидывая слабые разрушительные заклинания направо и налево и еще больше раздражая охочих до перепихона бойцов, он случайно запустил какую-то цепную реакцию.

Позднее, пересказывая эту историю, Эльмо восклицал:

– И тут чары спали!

Окружавшие базу мороки развеялись. Эльмо понял, что рыться там бесполезно. Все ценности воскресители спрятали в лесу под иллюзорными кустами. Наши ребята едва не обнаружили некоторые тайники, когда хоронили павших врагов.

Кое-где попадалось золото, мелкими монетами и в небольшом количестве.

Серебро находили чуть чаще.

Меди хватало, но главной добычей стал тайный склад железного и стального оружия. Этим оружием можно было вооружить тысячи солдат.

Для меня же наиболее любопытной находкой стали два тиковых ларца времен Владычества, причудливого вида, целые и невредимые. В каждом обнаружились документы на местном наречии вековой или двухвековой давности. Я смог понять отдельные слова, но полный перевод продвигался очень медленно.

За ужином я ел, пользуясь одной рукой. Сана и Эль заглядывали мне через плечо, но я их не замечал, листая другой рукой бумаги. Говядина была очень вкусна, но у меня не осталось свободных рук, чтобы погладить пузо и дать Сане понять, какой она прекрасный повар.

Эти документы были чрезвычайно важны. В них говорилось о создании Тидэс Эльб. Я смог разобрать почти все существительные. Среди тех, кто занимается расшифровкой древних документов, бытует поговорка: «Все глаголы сожрали черви». Здесь все глаголы были на месте, но их спряжение было весьма причудливым, как и написание существительных. В одном абзаце – там, где текст можно было разделить на абзацы, – встречались два или три разных написания одного слова. В те времена даже понятие предложений было весьма расплывчатым.

Либо тогда не существовало твердых правил языка, либо этот конкретный писец на них наплевал. Его или ее почерк тоже был весьма далек от каллиграфического.

Почти все записи были сделаны одной рукой, но встречались и пометки, сделанные другим человеком и другими чернилами.

На дне ларца я нашел кое-что еще более древнее. Документ на теллекурре, написанный каллиграфическим почерком. Но понять текст я не мог, пусть и знал, как произносятся слова.

– Папа, в чем дело? – спросила Светлячок. – Ты будто муху проглотил.

– Эти документы гораздо важнее тех, что мы отправили в Башню. Здесь говорится о девушках, похожих на вашу мать.

– Папа, я тебя люблю, но ты такой дурачина. И что только мама в тебе нашла? Иди в спальню и прочитай все вслух. Неужели это так трудно?

– Очень трудно, если не знать, что именно ты читаешь. Вот ты можешь понять столетней давности леваневский? Или теллекурре?

– Я еще ребенок, вообще читать не умею.

Наглая ложь. Читала она хорошо, пусть и не с беглостью взрослого.

– Шин, помоги этому болвану, – позвала она брата.

Но тут Сана отвлекла нас, принеся восхитительный десерт.

Шин перебрал свои карты:

– Здесь нет ничего, что помогло бы. О! Вот эта карта может, если перевернуть и посмотреть на нее краем глаза. Как по мне, так это пустая трата времени. Все равно что за комаром с кувалдой гоняться.

Шестилетний ребенок? Или десятитысячелетнее чудовище?

Возможно, и то и другое.

Светлячок спросила:

– Ты ведь можешь прочитать эти слова, не зная их смысла? Буквы-то современные.

– Да, могу.

– Так иди в спальню и прочитай. Кто-нибудь в Чарах поймет.

Девочка выставила меня полным идиотом. Как я сам не додумался? Впрочем, нет гарантии, что в Башне до сих пор слушают.

– Раз тебя так волнуют эти бумаги, – продолжала Светлячок, – давай выясним, есть ли повод для волнения.

Я вздохнул. Дети прочно вошли в мою жизнь. Особенно она.

– Ладно. – Я сложил бумаги в стопку. – Эль, пожалуйста, зажги лампы в спальне хозяйки.

Если не считать редких позвякиваний колокольчиков, я не чувствовал, что меня кто-то слушает – за исключением Светлячка, которая то и дело поправляла мое произношение. Я спросил ее:

– Почему бы тебе самой это не прочесть? Время сэкономим.

Она, как и прежде, солгала:

– Потому что я ребенок и не умею читать.

Это было не совсем правдой, но я решил не настаивать. Я читал целый час. Добрая Сана принесла нам чай с медом и лимоном, но у меня все равно саднило в горле. Кипа бумаг уменьшалась куда медленнее, чем мне хотелось.

Несмотря на отсутствие прямого ответа из Башни, я почувствовал, что там заинтересовались прочитанным мною.

Тут раздался оглушительный звон.

Посреди комнаты образовалось огненное кольцо. Из него выглянула то ли Озорной Дождь, то ли сама Госпожа. По прическе я предположил, что это Озорной Дождь. Светлячок подтвердила догадку, спросив:

– Мама, когда ты вернешься домой?

Мама ответила на языке, непонятном папе. Баку произнесла что-то грубое. Мать отреагировала длинной тирадой. Пусть я и не знал языка, но понял, что это указания.

Баку не успокоилась. Когда мать закончила, Светлячок разразилась потоком брани. Ее возмущению не было предела, и оно возымело действие. Ее мать выглядела обескураженной, смущенной и даже немного пристыженной.

Взятая ответила. Светлячок вроде бы удовлетворилась ответом, но не совсем.

Взятая повернулась ко мне, подмигнула и послала воздушный поцелуй. Прикрикнув в последний раз на Баку, она скрылась. Огненное кольцо в мгновение ока сжалось в искорку.

Не до конца придя в себя, я произнес:

– Почему она недослушала?

– Может, услышала достаточно?

Ну да. Пожалуй. Но она не сказала, что делать дальше.

Иногда Костоправ забывает о своих птичьих правах.

С приближением родов Лаисса стала чудно́й. Она не спала. Постоянно злилась на Папу и совсем потеряла стыд. Котенок почти не имела возможности с ней поговорить.

Папа окончательно забыл об уединении.

– Котенок, осталось две недели.