Закон против тебя - Максим Гарин

Он был не прочь остановиться и поболтать, но Кузя яростно скреб когтями по асфальту и тоненько скулил, намекая на то, что собаки тоже люди.

– Привет, Иваныч! – тоненьким стариковским тенорком выкрикнул Захарыч, стремительно пролетая мимо.

– Стой, Захарыч! – сказал Борис Иванович, осененный внезапной идеей.

Захарыч послушно остановился. Кузя дернул поводок, жалобно заскулил и, за неимением в пределах досягаемости деревьев, столбов и иных вертикальных опор, на которые можно было бы картинно задрать заднюю лапу, по-щенячьи раскорячился посреди дорожки, обильно орошая пыльный асфальт и с укоризной косясь на хозяина через плечо.

– Кобель ты бесстыжий, – сказал ему Захарыч и повернулся к Комбату. – Ты чего, Иваныч?

– Слушай, Захарыч, – заискивающим тоном сказал Борис Иванович, – одолжи свой броненосец!

Морщинистое лицо Захарыча приобрело озабоченное выражение. Если бы не серьезность момента, Борис Иванович непременно нашел бы ситуацию достойной смеха: Захарыч относился к своему горбатому «запорожцу» как к настоящему автомобилю, и теперь нежелание хотя бы на время отдать свой «лимузин» в чужие руки боролось в нем с боязнью потерять в лице Бориса Ивановича благодарного слушателя.

– Очень надо, Захарыч, – видя его колебания, сказал Комбат. – Вопрос жизни и смерти!

– Ну если так, – вздохнув, откликнулся Захарыч и с видимой неохотой извлек из кармана бренчащую связку ключей.

Сдерживая растущее нетерпение, Борис Иванович наблюдал за тем, как Захарыч трясущимися руками снимает с кольца нужный ключ. Наконец эта сложная операция успешно завершилась, и, крикнув «спасибо!», Комбат бросился к стоявшему поодаль «запорожцу».

Он с трудом втиснулся в кабину, чувствуя себя взрослым дядей, решившим прокатиться на трехколесном велосипеде, до упора отодвинул назад сиденье и запустил тарахтящий движок.

Неприятность приключилась с ним совсем рядом с тремя вокзалами. Бешено газуя, он мчался по улице со скоростью несчастных восьмидесяти километров в час и вдруг увидел нацеленное прямо на его «броненосец» слепое бельмо ручного радара, а потом и повелительный взмах полосатого жезла. Поначалу Комбат не поверил своим глазам – меньше всего он ожидал, что его остановят за превышение скорости на древнем «запорожце», – но инспектор ГИБДД смотрел прямо на него, и он послушно свернул к обочине.

Выставлять себя на посмешище, улепетывая на этой консервной банке от милицейского «форда», ему совсем не хотелось.

Пока инспектор неторопливо шагал к его машине, Борис Иванович успел сообразить, что при нем нет никаких документов, кроме водительского удостоверения и густого пивного перегара. "Напился и угнал «запорожец», – подумал он, наблюдая в боковое зеркало за приближением инспектора.

Подошедший инспектор лениво козырнул, неразборчиво представился и потребовал предъявить документы. Борис Иванович закряхтел и подал в открытое окошко свои права, предварительно обернув их пятидесятидолларовой купюрой. С его точки зрения, это было жуткое хамство, но инспектор, видимо, так не считал: он рассеянно, как бы между делом, убрал деньги в карман, вскользь посмотрел на права, вернул их Борису Ивановичу, снова козырнул и неторопливо, нога за ногу, двинулся к своему «форду».

Борис Иванович немного поморгал глазами, глядя ему вслед, – он никак не мог привыкнуть к изменившимся условиям жизни, которые казались ему театром абсурда. Немного придя в себя, он снова запустил двигатель и двинулся дальше, скрупулезно соблюдая все правила дорожного движения: у него осталось только двадцать долларов, и следующий инспектор мог не на шутку оскорбиться, получив такую несолидную мзду.

Впрочем, Каланчевка была уже рядом, и через пять минут Комбат припарковал «запорожец» напротив входа в метро.

Ему сразу показалось, что здесь что-то не так, но он разобрался, в чем дело, только выйдя из машины и как следует оглядевшись.

Нищие, которых он уже видел сегодня утром, стояли на своих местах, а вот Бакланов куда-то исчез.

На всякий случай Борис Иванович подошел поближе и вгляделся повнимательнее. Он увидел безногого в инвалидном кресле, рядом с которым стоял рослый белобрысый парень в камуфляже, опиравшийся на костыль и выставлявший напоказ аккуратно обернутую пятнистой штаниной культю правой ноги. Безногий настраивал старенькую шестиструнку с обшарпанной, исцарапанной декой; белобрысый откашливался, прочищая горло и, судя по всему, готовился затянуть песню из репертуара «Голубых беретов». Немного левее Комбат с некоторым облегчением заметил старуху, которая утром сопровождала Бакланова. Мелко кланяясь прохожим, нищенка монотонно и словно бы стеснительно излагала грустную историю своих злоключений, ни единым словом не упоминая о сыне-инвалиде.

Борис Иванович решительно подошел к старухе и, недолго думая, опустил в ее подставленный передник свою последнюю двадцатку. Воодушевленный легкостью, с которой пять минут назад принял деньги милиционер, он был уверен, что столь солидный куш быстро развяжет старухе язык.

– Спасибо, соколик, дай тебе Бог здоровьичка, – прогнусавила старуха, не переставая кланяться, и спокойно отвернулась от Бориса Ивановича.

– Эй, мамаша, – окликнул ее Комбат, – а сынок твой где же?

Старуха сделала вид, что не услышала, но голос, которым она выводила свои жалобы, слегка дрогнул.

– Мамаша, – более настойчиво повторил Борис Иванович, – ты меня слышишь? Где тот парень, который был с тобой сегодня утром?

– Не знаю я никакого парня, – продолжая кланяться прохожим и протягивать им оттопыренный передник, быстро проговорила старуха. – Перепутал ты, сынок. Ступай себе с богом, родимый, не знаю я, кого тебе надо.

– Ах ты, ведьма, – сдерживаясь из последних сил, процедил Борис Иванович. – Ах ты, старая карга!

Тут его довольно грубо взяли за оба локтя.

Борис Иванович со вздохом обернулся, уверенный, что опять начались неприятности с милицией, но это была не милиция.

Справа от него стоял высокий сутулый парень лет тридцати, кучерявый и смуглолицый. Слева обнаружился такой же смуглый, но более приземистый крепыш, скаливший в неискренней улыбке золотые зубы.

Еще один цыган, на вид постарше этих двоих, вдруг возник прямо перед Борисом Ивановичем.

– Нехорошо, ром, – сказал он, разглаживая усы. – Зачем пристаешь к пожилому человеку? Зачем обижаешь? Она и так жизнью обижена. Ты солидный, красивый, деньги у тебя есть, квартира, женщина… Зачем несчастную старуху мучаешь? Ступай домой, ром, веди себя прилично.

– Не понял, – сказал Борис Иванович и для пробы шевельнул локтями. Стоявшие по бокам цыгане крепче сдавили его предплечья. – Вы кто, ребята?

– Не твое дело, козел, – сказал сутулый, обладавший, как показалось Борису Ивановичу, весьма вспыльчивым и раздражительным характером. – Греби отсюда, пока цел.