Завещание Шекспира - Кристофер Раш

Во время своего последнего большого кутежа Грин и Нэш до чертиков упились рейнским вином и обожрались маринованной селедкой. Когда в грязный город пришла летняя жара, его проспиртованная гниющая туша разбухла от водянки, и все актеры, как он выразился, «смотались», покинув его среди дерьма и хлама, который они после себя оставили. Такова была их благодарность за его гений. Они рассовали по карманам денежки, которые заработали на его пьесах, и отправились обчищать селян и простых ремесленников в провинции, беря последний жалкий грош из их мозолистых рук, а тем временем Грин продолжал помирать с голоду. Чудовищно!

Двое несчастных дураков взяли его к себе жить – сапожник Айзэм и его жена, у которых была лавка в Даугейте. Они распахнули сердца и двери своего дома не только умирающему гению, но и его распутной девке, вместе с их неистовым незаконнорожденным отродьем, издевательски названным Фортунатом, а также братом-головорезом развратной шлюхи, тем самым Стригуном Боллом, – короче, всему счастливому семейству. И вот там, гния в Даугейте среди мышей и блох, гений сочинил свою душераздирающую и проникнутую жалостью к себе лебединую песнь, которая называлась – приготовьтесь! – «Крупица ума, сторицей оплаченная раскаянием. Описание безрассудной юности, вероломства недолговечных лжецов, несчастной беспечности и зла обманщиц-куртизанок. Написано на пороге смерти и напечатано по последней воле автора». Таково полное название памфлета в свойственном Грину стиле. Он более известен как «Крупица Грина».

Речь в нем идет – о ком бы вы думали? – о некоем Роберто, сыне алчного ростовщика, плуте и повесе, ученом малом, которому досталась единственная монета, чтобы купить себе крупицу ума. Он вовлекает своего богатого брата в связь с девицей легкого поведения, и его выгоняют из дома, оставляя без средств к существованию. Горе ему, горе! Оплакивая свою судьбу, он встречает – я тебе покажу, Уилл! – сельского простолюдина, актера-деревенщину с сильным провинциальным выговором. Тонкость намека меня просто изумила. Но и Роберто тоже изумлен, что подобный олух добился большого успеха на сцене, и вот Роберто тоже решает поступить на сцену и так преуспевает в этом, что становится ужасно богатым. Но оказывается, что счастье – не в деньгах (странно слышать такую философию из уст Грина), такая жизнь – жизнь лакея, и Роберто решает, что он выше этого. Уже покончив со старой жизнью, он случайно попадает в разгульную компанию и все теряет – все свое состояние, все – за исключением того самого последнего гроша. Как пали сильные!

И вправду. Роберто – гениальный поэт и драматург, презираемый автор, непонятый человек, одинокий, невезучий, валяющийся в сточной канаве. И вот он поднимает голову и видит, как миллион звезд усеивает небо серебряными монетами, миллионом монет. А у Роберто в кармане лишь одна. Ах, но как много может достичь поэт со звездой в кармане! Вполне подходящий вывод от создателя Роберто, у которого никогда не было золотых слов, да и на эту серебряную монету он купил раскаянье. Грин рыскал по городу, подсматривая и подслушивая, что говорят о его сочинениях, – не то чтобы кто-то ими интересовался, кроме него.

Наконец-то пробил его час, и он упивается каждой минутой. Автор повествования взывает к читателю, срывает покровы и неожиданно прилюдно признается, что – неудивительно! – его собственная жизнь схожа с жизнью Роберто – и не только именами. Для него это возможность предостеречь своих старых дружков, Нэша, Марло и Пиля, таких же лондонских Умников, как и он сам, от ненавистных актеров, которые платят жалкие гроши талантливым драматургам и жиреют на их таланте, а один из них даже имеет наглость подражать тем, кто выше него, и тоже хватается за сочинительство. Как жаль, что люди редких дарований подвластны прихотям подобных грубых конюхов!

«Не верьте им! – говорит он. – Эта выскочка-ворона, украсившая себя надерганными у нас перьями (гнусная фраза!), в своем сердце тигра под шкурой актера[122] считает, что в состоянии писать таким же возвышенным белым стихом, как и лучшие из нас, и, будучи мастером на все руки, воображает себя единственным потрясателем сцены[123] в стране. Я призываю вас, Редкие Умы, заняться делами, которые принесут вам больше выгоды. Оставьте обезьянам подражать вашим достижениям и никогда больше не знакомьте их с блистательными плодами вашего разума. Не доверяйтесь процентщику».

– Первое упоминание о тебе в печати, Уилл.

И такое ругательное – я рад, что ты меня все еще слушаешь, Фрэнсис. Его брань была отравлена ядом. Выскочка-школяр, парвеню с сильным провинциальным говорком и нескладными деревенскими повадками – как ворона у Макробия, Марциала или древнегреческого Эзопа, – тщеславный, высокомерный и пустой, а также вор и плагиатор, как у Горация. Простолюдин-лавочник, жнец, швец, на дуде игрец, но уж никак не магистр искусств. Человек, воспользовавшийся случаем и возомнивший себя выше, чем он есть на самом деле, актер с огромным самомнением, превратившийся в сочинителя. Он только и может, что пописывать пьесы для трупп, в которых сам служит актером. Губя Университетские Умы, он губит литературу. Несчастные, оскорбленные Умники, чьи заказы зависят от ничтожных подонков-актеров!

– И все это о тебе, Уилл?

Обо мне и мне подобных. Мои дружки-актеры и я сам – стяжатели, навозные черви – платили этим гигантам мысли несчастные гроши, и, пока они голодали, мы, грубые конюшие (так, кажется, он нас назвал?), пожинали славу, произнося прекрасные строки, которые рождались в их вдохновенных головах. Вдобавок ко всему такой безграмотный олух, как я, тупой, как сиденье в нужнике, имел наглость соревноваться в драматургии с людьми, превосходящими меня в познаниях, да еще их в этом превзошел! Более всего я был бессердечным и неблагодарным товарищем по цеху, злобной канальей, притворяющейся безобидным деревенским парнем, простым актеришкой. На самом же деле я был дьяволом, вышедшим на сцену. Переодетым тигром.

– А, он тебе нанес удар твоей же строкой!

Когда Грин писал свой пасквиль, «Генрих» еще не был напечатан, хотя все три части уже были поставлены в театре. Ты думаешь, что Грин подслушал, запомнил и потом спародировал строку о сердце тигра? Нет, Фрэнсис. Все было иначе. Это действительно была одна из немногих строк, сочиненных Грином в качестве так называемого соавтора, одна из немногих благозвучных строк, которую я оставил в тексте рукописи. Неудивительно, что он швырнул ее мне в лицо, вместе с завуалированным намеком на мой отказ помочь ему деньгами. Но чтобы, не дай бог, читатель не проглядел суть инсинуации, в конце он привел аллегорию о кузнечике и муравье.

– Рассказ в рассказе.

С наступлением зимы бедный голодный кузнечик (догадайся, кого он имеет в виду!) просит трудолюбивого муравья о помощи, и муравей говорит ему, чтобы тот сам себе искал пропитание, ибо «у того, кто занят делом, нет времени на праздных гостей». На этот раз Грин точно припомнил слова, произнесенные мною, когда он пришел ко мне побираться. «Бездельник, трудись, как муравей, и впредь будь умнее», – сказал я ему тогда. Он пришел к муравью, а тот отказал ему из элементарного бессердечия, проявив свою сущность «злобного червя».