Sex Around the Clock: Секс вокруг часов - Андрей Кучаев

Ее мать, побывавшая очередной раз замужем и освободившаяся, отдыхала в любовной паузе, посмеиваясь вместе со всеми.

Это была моложавая опытная дама, как сказано уже, на-неважно-сколько-лет старше его. Дочке было двенадцать, матери – за тридцать, ему – посередине где-то. Около двадцати. С одной – рано, с другой – поздно.

Конечно, ни к той, ни к другой серьезных чувств он не испытывал. Одна мала, другая стара, но боль от той, первой любви как-то легко исчезла именно тогда; спряталась, как выяснилось спустя вон сколько лет! Спряталась оскорбленно, понял он теперь.

Мать обезумевшего мотылька казалась младше своих тридцати с чем-то лет. Хрупкая, грациозная художница, в меру ленивая, она больше преподавала. Много курила, любила пасьянсы. Один угол рта сверху всегда был испачкан пеплом, она так стряхивала его с сигареты, что он оставался сначала на пальце, потом на губе, которую она чуть подпирала – привычка. Он, бывая в доме, частенько оставался с ней вдвоем – девочка в школе, хозяева, коим стареющая художница приходилась родственницей, часто жили на даче. Спрашивается, чего он ходил? Причем стараясь угадать, когда она одна?

Поводом для визитов была его дружба с хозяйским сыном. Сын уже посматривал подозрительно – он уклонялся от привычных совместных развлечений, оставался, придумывая всякий раз повод: обещал художнице почитать стихи, что дали на вечер, помочь с уроками девочке, когда та вернется из школы, и прочая чепуха. Почему он ходил с таким упорством? С таким высиживают добычу на охоте. Караулят. Ведь у него были девушки в ту пору, которые жаждали его общества. Одну звали Люба. Тоже художница, изящная девочка с низким голосом. Огромные серые глаза. А он запал на «старуху»! Почти был влюблен и… перся сюда! Он просто не смотрел на юных, ему предназначенных, только нажми он, потянись! Нет, летел к «старой и малой».

Мамаша делала вид, что не замечает его нарочитого присутствия. Раскладывала карты. Домашние к нему привыкли, гоняли иногда в магазин, в химчистку.

Он пошутил как-то: «Женюсь на дочери, если вы не против!» «Буду счастлива! Если вы не женитесь – сидеть ей в девках с таким характером и такой внешностью!» Они еще были на «вы»! Малышка была вылитый гадкий утенок, но со всеми приметами будущего лебедя. Он-то видел, понимал. До восемнадцати оставалось еще пять лет. Он теперь всем говорил, что «ждет». Слух об этом прошел, ему удивлялись, смеяться перестали, ждали, когда все перебесятся.

Так случилось, что художница Инна попросила отвезти ее на машине на дачу. Он получил давно права, ездил от случая к случаю, денег у него на авто не было и в помине. У дальних родственников Инны была машина, но вести ее было некому, родственники уехали на гастроли. Скопилось много вещей, она попросила сесть за руль, он необдуманно согласился. Без практики, с двумя женщинами «на борту». Но молодость не очень рассуждает.

Разумеется, они попали в аварию. Чудом остались живы, но Инна повредила колено. Вот такая вина, тень вины легли на него. Кругом шутили: «Искалечил женщину – женись!» Все смеялись. «Так он же метит в зятья! Причем тут я!» – махала руками мамаша, но при этом смотрела на него как-то по-новому. Слава Богу, она не стала хромать, колено поправилось.

Куда-то он шел не туда. Он это чувствовал, и все это чувствовали. Он в то время вел студию юмора, мечтал стать автором Райкина. Еще писал для театра. Без особого успеха, но мечтал увидеть свою пьесу на сцене. В ту пору они все бредили искусством. Сразу всеми его щедрыми областями – рисовали, сочиняли, представляли в студиях. Весь их тогдашний круг. Его круг. С прежним, Полянским, Томкиным он порвал. Предал?

Инна приглашала его на свои занятия – посмотреть и послушать, все-таки он «тоже художник», «в высшем смысле». Он зачем-то соглашался. Хотя подозревал, что его используют просто как провожатого. Вечерами, особенно зимой, в том районе, где она вела изостудию, одной женщине ходить было небезопасно. Шли после занятий, она держала его под руку. И он испытывал непонятное возбуждение от этого крепкого пожатия. Иногда она перекладывала его руку под свою, чтоб он вел ее по колдобинам того района – Марьина роща. Там его однажды все-таки прижали хулиганы, местная опасная шпана, когда он шел один, забрать Инну после занятий.

Заводила остановил его и грубо сказал: «Ты с кем тут гуляешь, фраер?» Он что-то стал бормотать, испугался. Местная шпана славилась беспощадностью и цинизмом. Они были далеки от всех искусств. Тем более непонятен был их интерес: «Она ж тут со всеми! Она после занятий тут в клубе с малолетками оставалась!» Бить они его не стали. Просто унизили и оставили в темном, заплеванном, чужом, пропахшем мочой парадном. Ножи только показали из кармана. Может быть, это были просто пальцы…

«Отомщу! Я вас… вы у меня… Посажу! Уничтожу!»

Никого он не уничтожил. Только грозился. «Неужели я трус? И не могу за себя постоять? Защитить честь любимой?» «Ах, она уже любимая! Так вот – не можешь!»

Он спросил у Инны, давно ли она в том клубе ведет студию? «Давно! Я тут – местная достопримечательность. Тут такие страсти горели… Повлюблялись они все в меня, даже родители приходили. Представляешь? Потом отстали…»

Урки не совсем и врали – что-то было. «Она побаивается не зря. Не зря просит встречать». «Как-то быстро я попал под башмак, между прочим!»

Странно, но это не отвратило его от женщины, а наоборот – раззадорило.

Он понял. Они унизили его женщину, надо было драться. Он не набрался решимости. Струсил. Тем самым он подписался под протоколом обвинения. Взял ответственность на себя. Отступиться теперь от «своих» женщин означало согласиться с несправедливым обвинением, да еще не посещать виновницу у столба позора, обегать свой стыд стороной. Он должен был своей привязанностью, верностью доказать их непричастность к грязи и наветам!

Боже, сколько связей возникает у человека с миром помимо его воли! Незримых связей, которые вяжут прочнее видимых. Он ужаснулся. Всего-то были взгляды искоса со стороны, прижатые локти, нелепые шутки! И он уже повязан, да как!

Может быть, он искал рабства? Как все мы только его и ищем?

Потом было какое-то охлаждение. Влюбленная в него девочка тяжело переживала свой возраст превращения из куколки в куклу. Мать ее выпутывалась из отношений с вдруг решившим к ней вернуться мужем.

Он взялся возродить бесплотную и безответную любовь, придумав себе предмет поклонения – капризную избалованную девушку из артистической известной семьи. Она мучила его долгими разговорами по телефону, принимала дома не иначе, как в присутствии подруги, мучила и смеялась над ним вволю, смешила подругу. Он тянул и тянул эти отношения. Мучиться ему нравилось.

У его новой избранницы голос был тоже, как у большеглазой Любы, низкий, чуть треснутый, она смотрела на него откуда-то издалека, словно не соглашалась с давней потерей, через которую надо было переступить на пути к нему. Он почти полюбил ее. Внушил себе, что влюблен. Как-то он говорил с ней по телефону целый час, так и не заметив, что друзья отключили телефон. С кем он говорил? С той, которую нашел, или той, которую не хотел искать? Голос с хрипотцой звучал у него внутри, а серые глаза излучали все тот же страшный свет, имеющий один источник. Так ничем и не кончилось, хотя он чувствовал – девушка эта – его!