Sex Around the Clock: Секс вокруг часов - Андрей Кучаев

Мне предлагалась «не моя» Валя. Я сам превращался в ходики, которые шли с фатальной скоростью, показывая по желанию все этапы эволюции советской семьи, которая еще не подозревала, что и такой ей долго быть не позволят.

В те же времена ко мне приблудился пес. Шустрый фокс-двор, с приметами лайки и таксы, с преданными и умными глазенками. Он не терпел никакой дисциплины, сам приходил и уходил, когда вздумается. Ждал у двери или скребся в нее. Получал без угодливости свой корм, но не побирался, не клянчил, приняв игру, в которой у меня была обязанность его кормить, у него – приходить ночевать, ложась в ногах кровати.

Появление Вали он перенес спокойно, но ложиться у нас в ногах, когда она оставалась на ночь, он не хотел. На такие дни, точнее – ночи, он облюбовал себе лысый ковер.

Он стойко переносил нашествие варягов, не высказал сожаление с их исчезновением. Но в те решающие дни, когда решалась судьба пьесы и забрезжившей ячейки общества, пес исчез.

У меня в запасе был ход, который действовал безотказно. Я сделал вид, что запил горькую.

Валя не боролась и не вмешивалась. Приходила, не снимая пальто или шубки из кролика, садилась, смотрела молча на мои бутылки, просила сделать музыку тише и уходила, напившись воды в кухне прямо из-под крана.

– Ты там случайно не видела моей собаки?

– Нет, твоей собаки я не видела. – Она подчеркивала двумя чертами слово «твоей».

Подбиралась гнилая европейская весна, в которую превратились ядреные мартовские московские утренники и апрельская соловьиная нежность. Я подумывал о бегстве на коктебельские юга. Бог с ней, с собакой. От судьбы не уйдешь.

Валя ухитрилась простудиться. Всегда здоровая на зависть, такая, «что об асфальт не расшибешь», она кашляла и температурила. Ей дали больничный, и она могла без помех лежать и болеть у меня. Дома она сказала, что уезжает в командировку, к телефону кроме нее никто на работе не подходил. Проверить мать не могла – нет и нет. Если бы не больничный, они бы болтали по пять раз на дню.

Я купил билеты до Феодосии, рассчитав, что к этому времени, дате отъезда, Валентина выздоровеет. «Это ей бы не мешало поехать сейчас в Крым! Ой, только не надо! Тоже мне! „Цветы запоздалые"!»

Пьесу пытался ставить в своей студии азартный режиссер из Батуми. Но тоже, не выдержав московской весны, укатил в субтропики.

Валентина была тихая и печальная. Покорная и нетребовательная. Незаметно мы перестали спать вместе.

– По-моему, ты окрепла уже для этих дел? – скзал я наигранно бодрым голосом как-то утром, пытаясь вернуть номинально статус кво.

– Нет, что ты… Я еще долго не… смогу заниматься «этими делами»…

Врач выписал ее на работу. Я уехал, не простясь. «Позвоню из Коктебля», – решил я и позвонил только через неделю из будки у столовой Дома творчества писателей. Слышно было ужасно. Я еле разобрал что-то вроде «любишь – не любишь». Голос был бодрый, она была на работе, где всегда сияла молодой подтянутостью.

Мне поакзалось, что у меня гора свалилась с плеч.

В Коктебеле я жил в молодежной коммуне, точнее – в содружестве хиппи. Со мной хороводились сразу две девицы, скучать было некогда.

Так и канул тот май.

Потом я узнал, что Валя вышла замуж по любви и согласию. Муж – ее поклонник с давних времен, – был известным кинокритиком и полиглотом. Состоятельный человек, но Валя не оставила работу. Теперь с ними домами дружили весьма продвинутые тусовочные семьи. Я как-то встретил ее в гастрономе на Смоленской, она покупала сыр. Сразу килограмма полтора. «Унас сегодня в гостях Олег Ефремов!» «Ну, вот, – про себя усмехнулся я, – а со мной какой бы был Ефремов?» Я никогда не покупал такой дорогой сыр такими кусками.

Расставаясь, мы постояли немного молча, недалеко от угла теперешней Поварской и площади тогда еще Восстания.

– Эх, ты! – сказала она. – Эх, ты, любила я тебя, а ты… – она озорно и коротко посмеялась и посмотрела на меня глазами, которых я раньше у нее не видел. Мне показалось, что она с трудом сдержала кашель.

Годы шли и шли. Не могу сказать, что они мчались, но и девались куда-то тоже с завидной беспощадностью.

Не в моих правилах жалеть о чем-то. Но что-то тяжело заныло, когда попалась на глаза статья про умершего мастера и вставленные в статью полторы строфы стиха его сочинения. Там не было только концовки. Стихи кончались «каблуками», которые трещали от «чертовых порогов».

Мне страстно захотелось что-то присочинить свое. «Я же никуда не буду посылать!»

Сначала сочинился тот самый припев.

Потом померещилась заключительная строфа. Но я не сладил с ней. Мысль как-то расплывалась.

Прошло еще достаточно лет. Двое или трое ребят с тех курсов стали знаменитыми. Двое или трое – невероятно знаменитыми. Умер довольно нелепо друг-неудачник, бедный Пьеро, так не сумевший закончить роман о любви к Мальвине.

Валентина, мне сообщили, умерла от чего-то неизлечимого. Ефремов пережил ее на внушительное количество лет…

Я долго не хотел узнавать, от чего погибла Валя. Словно причину я должен был в какой-то степени сочинить сам. Как недостаюшие строфы стихотворения мастера.

Одни говорили про самое плохое, другие – про менее страшное, но тоже с тем же исходом, на который натыкается жизнь и без болезней. В этом смысле мы подравниваемся. В смысле – с Валентиной подравниваемся по мере моего продвижения к финалу. Я имею ввиду и стихи и этот вот фрагмент.

Уже за кордоном сочинил я финальный «куплет», последнюю строфу. Пусть и несколько топорная, она мне понравилась. Может, еще чуть подшлифую. Вот она:

Жить осталось мне совсем немного.

Бьется сердце и стучит в висках,

Словно это ты спешишь к порогу

На своих высоких каблуках…

Валя, Валя, Валя, Валентина,

В черной юбке, в кружевных чулках.

Как же я посмел тебя покинуть,

Когда ты была в моих руках?

Не то опять.

Откровенно говоря, я, кажется, знаю, как сделать лучше. Чувствую, что знаю и что смогу.

Но если только я попаду «в точку», угадаю тот, не дописанный мастером текст, откроется дверь, и Валентина войдет, громко стуча каблуками – она обожала туфли на таких вот «гремучих» каблуках.

Остаток дней, таким образом, мне придется потратить на то, чтобы ни в коем случае не написать хорошо, «в точку»! А это так же трудно, как написать о любви «плохо».

В рассказе использованы фрагменты неоконченного стихотворения Михаила Львовского.

Вы в раю.