Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Надо признаться, что после Астуриаса мне скучновато было работать над степенным историческим романом «Не прикасайся ко мне» (изд. 1963 г.) филиппинского классика Хосе Рисаля или над бесспорно изящным, но скупым в изобразительных средствах романом известного аргентинца Бенито Линча «Англичанин — искатель костей» (изд. 1968 г.).

Забавно, что мне как читателю, а не как писателю-переводчику и раньше и всегда потом была близка английская и немецкая романтическая проза. Можно вести азартный спор с латиноамериканскими творцами магического реализма о возможности их пересадки на русскую почву, но душевно наслаждаться можно только Голсуорси или Майклом Арленом, Цвейгом или Зудерманом. В институтские немецкоязычные годы мы с Наташей Зубковой были влюблены в романтическую, но не бюргерски сентиментальную, а чуть ироничную прозу Германа Зудермана. До сих пор я с удовольствием перелистываю романы и пьесы этого замечательного уроженца Кёнигсберга и мечтаю когда-нибудь что-то из них перевести.

Тем не менее в 1965-м году, когда всемирный бум латиноамериканской литературы начал захватывать и Советский Союз, мне попала в руки такая книга, которая увлекала меня не только как переводчика, но и просто как любителя острых ощущений и хорошего слова.

Речь идет о романе известного мексиканского прозаика, драматурга и сценариста Карлоса Фуэнтеса «Смерть Артемио Круса», принесшем ему мировую славу.

В основе сюжета — авантюрная зигзагообразная жизнь человека, претерпевавшего моральные падения и материальные взлеты, имевшего и потерявшего трех женщин и оставшегося коротать последние дни с четвертой, нелюбящей и нелюбимой. Динамичное повествование не ограничивается личными перипетиями героя. Романтические истории развиваются на фоне бурных исторических событий: Артемио Крус, простой солдат Мексиканской революции начала XX века, становится к середине этого века миллиардером, крупнейшим магнатом в своей стране.

Прочитав с интересом эту увлекательную вещь, я с не меньшим интересом взялась за перевод. Хотелось вынести на всеобщее обозрение изменения, происходившие в уме и душе некогда ярого революционера, ставшего беспринципным финансовым воротилой. В советской литературе 60-х годов, даже в период так называемой оттепели, тема преображения былых большевиковякобинцев в государственных толстосумов никогда не поднималась. У меня руки зачесались показать на примере мексиканской действительности неизбежность процесса «самопожирания революций».

Забавно, что в начале XXI века роман «Смерть Артемио Круса» звучит не менее злободневно, рисует тонко и психологично в какой-то мере знакомую картину: от худо-бедного социализма к олигархическому капитализму.

Роман Фуэнтеса, вопреки опасным аллюзиям (а может, благодаря им?), был замечен читателями и прессой.

Первой читательницей была, конечно, мама. Она отстучала на машинке всю рукопись от начала до конца, но печатала с интересом и сделала кучу критических замечаний и исправлений, включая мои описки. Ей очень нравилось, что я называю ее своим первым редактором.

После первой публикации этого романа в «Иностранке» в 67-м году в мое отсутствие позвонил заместитель Чаковского Савва Дангулов. Мама не могла дождаться моего прихода и с материнской гордостью и детской радостью написала для меня на клочке бумаги — крупными буквами, синим карандашом: «Звонил Дангулов. Сказал ве-ли-ко-лепно! Ура! Да здравствует Крус».

«Смерть Артемио Круса не осталась и без официальной рецензии, первой рецензии на переводной роман с моим участием.

Надо добавить, что переводчик не просто режиссер и не только интерпретатор текста, но и в определенной степени создатель этого текста. Тем не менее имя режиссера, скажем, пьесы Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным» знают все (Плучек, Захаров), но кто перевел с английского эту замечательную вещь? Живой русский язык Уайльда воспринимается как некая естественная данность…

С точки зрения публичности и тщеславия следует заранее и откровенно признать, что специальность писателя-переводчика — одна из самых неблагодарных профессий в мире. Однако роль всевластного Серого Кардинала, могущего дать жизнь своему Господину Автору или убить его, облагородить или опошлить, оглупить (бывает и так), делает мастера художественного перевода фигурой значимой без всякого пиара, а его работу интересной и достойной.

Чем больше я начинала верить в свои возможности понимать авторов и говорить с ними по-русски, тем сильнее начинала меня тяготить «режиссура» издательских редакторов. Дело в том, что в советских издательствах царил редакторский деспотизм, и порой приходилось сражаться за каждое слово, за свое понимание текста. Редакционные работники должны были ex oficio превосходить переводчиков эрудицией, безупречностью трактовки авторских мыслей и, конечно, политической бдительностью. Николай Михайлович Любимов, один из корифеев русской переводческой школы ХХ века, переведший «Дон Кихота» и «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, строго наставлял меня: «Не уступайте диктату литредакторов».