Сумеречный Взгляд - Дин Кунц

Она всхлипывала, и когда наши глаза встретились, я увидел взгляд загнанного кролика. Секунду-другую она вглядывалась в мои глаза, затем тяжело привалилась ко мне, и мне на миг подумалось, что в моих глазах она увидела что-то, что хотела увидеть. Но увидела она в них нечто прямо противоположное, что-то, что ужаснуло ее сильнее прежнего. Она наклонилась ко мне не как возлюбленная, которая нуждается в сочувствии, но как отчаявшийся враг, обнявший меня для того, чтобы быть уверенным, что смертельный удар будет нанесен как можно более точно. Сначала я даже не почувствовал боли, только разливающуюся теплоту, а когда взглянул вниз и увидел нож, что она вонзила в меня, тут же понял, что это происходит не на самом деле, что это просто очередной кошмарный сон.

Мой собственный нож. Она вытащила его из глотки убитого полицейского. Я вцепился в руку, держащую нож, и не дал ей повернуть лезвие в ране, равно как не могла она вынуть его и пырнуть снова. Оно вошло мне в тело дюйма на три слева от пупка, и это было лучше, чем если бы она вонзила его по центру, потому что тогда нож проткнул бы мне желудок и кишки, что вызвало бы неотвратимую смерть. Это, конечно, было больно, о господи, еще не очень больно, всего лишь разлившееся по телу тепло превратилось в жгучую жару. Она отчаянно боролась, пытаясь вырвать нож из тела, а я также отчаянно боролся, чтобы наши крепкие объятия не разомкнулись. Мой мечущийся мозг подсказывал только одно решение. Как в том сне, я нагнул голову, поднес губы к ее горлу...

...и не смог сделать этого.

Я не мог яростно вонзить в нее зубы, как будто был диким зверем, не мог разорвать ее яремную вену, не мог вынести даже мысли о том, как ее кровь хлынет мне в рот. Она не была гоблином. Она была человеком. Одной из моего рода. Одной из нашего бедного, слабого, несчастного и угнетенного рода. Она познала страдание и одолела его, и если она и делала ошибки, даже страшные ошибки, у нее были на то свои причины. Если я не мог примириться с этим, я мог по крайней мере понять, а в понимании — прощение, а в прощении — надежда.

Доказательство подлинной человечности — неспособность хладнокровно убивать своих единоплеменников. Это точно. Потому что если и это не доказательство, тогда на свете нет такой вещи, как подлинная человечность, и мы все — гоблины по сути своей.

Я поднял голову.

Отпустил ее руку, ту, что держала нож.

Она вытащила лезвие из моего тела.

Я стоял, опустив руки вдоль тела, беззащитный.

Она отвела руку назад.

Я закрыл глаза.

Прошла секунда, другая, третья.

Я открыл глаза.

Она выронила нож.

Доказательство.

Мы покинули Йонтсдаун, но только потому, что все балаганщики шли на огромный риск, защищая меня и Райю. Многие из них не знали, почему в ее трейлере было убито два полицейских, но им не нужно было знать это либо они и не хотели знать. Джоэль Так сочинил какую-то историю, которой хоть никто и не поверил, но все остались довольны. Они сомкнули вокруг нас ряды с замечательным чувством товарищества, в блаженном неведении того, что встали против более страшного и могущественного врага, чем просто мир «правильных» и Департамент полиции Йонтсдауна.

Джоэль запихнул тела тварей — Келско и его подручного — в патрульную машину, отвез ее в укромное место, обезглавил оба трупа и закопал головы. Затем отогнал машину (вместе с безголовыми телами) обратно в Йонтсдаун и сразу же после рассвета припарковал ее на стоянке возле склада. Люк Бендинго подобрал ее и отвез обратно на ярмарку, не ведая, как были изувечены мертвые копы.

Прочие гоблины в Йонтсдауне вполне могли поверить, что Келско пал жертвой какого-то маньяка, даже не успев доехать до ярмарки. Но даже если бы они и заподозрили нас, доказать они ничего бы не смогли.

Я скрылся в трейлере, принадлежащем Глории Нимз, толстой даме, по доброте с ней не мог сравниться никто, кого я когда-либо знал. Она тоже обладала некоторыми психическими способностями. Она могла передвигать взглядом небольшие предметы, если сосредоточивала на них внимание, и могла находить потерянные вещи при помощи лозы. Она не видела гоблинов, но знала, что Джоэль Так, Райа и я видим их, и благодаря своим способностям, о которых Джоэлю было известно, она поверила нашим рассказам про демонов с большей готовностью, чем другие.

Сама Глория сказала: «Господь иногда кидает кость некоторым из тех, кого он увечит. Я думаю, что среди нас, уродов, больше экстрасенсов, чем в целом среди людей, и я думаю, нам было предначертано собраться всем вместе. Но, между нами говоря, милый, я бы с радостью перестала быть одаренной, если бы могла обменять свой дар на то, чтобы стать стройной и красивой!»

Ярмарочный врач, излечившийся алкоголик по имени Уинстон Пеннингтон, заходил в трейлер Глории по два-три раза в день, чтобы подлечить мою рану. Никакие из жизненно важных органов и артерий не были задеты. Но у меня развилась лихорадка, тошнота, сильное обезвоживание организма и горячка, и в памяти у меня не много осталось от шести дней, последовавших за схваткой с Райей на кладбище.

Райа.

Она должна была исчезнуть. В конце концов, многие из демонов знали ее как сотрудничающую с ними и могли начать снова разыскивать ее, чтобы она указывала им тех, кто способен видеть сквозь их маскарадные костюмы. А она больше не желала этим заниматься. Она была совершенно уверена, что только Келско с подручным знали про меня, и теперь, когда они были мертвы, я был в безопасности. Но ей нужно было навсегда исчезнуть. Артуро Сомбра заполнил заявление о ней как о пропавшей без вести в полицию Йонтс-дауна, которая, естественно, не нашла концов. Следующую пару месяцев братья Сомбра распоряжались ее концессиями от ее имени, но под конец компания воспользовалась пунктом контракта об отчуждении собственности, и аттракционы Райи перешли во владение фирмы. А фирма продала их мне. Сделку финансировал Джоэль Так. По окончании сезона я пригнал «Эйрстрим» Райи в Джибсонтон, штат Флорида, и припарковал его возле поставленного на фундамент более крупного трейлера, также принадлежавшего ей. После хитроумной возни с бумагами я стал также владельцем собственности в Джибсонтоне и жил там один с середины октября до того момента, когда за неделю до Рождества ко мне приехала умопомрачительно красивая женщина, чьи глаза были такими же голубыми, как у Райи Рэйнз, чье тело было столь же совершенно вылеплено, но черты лица немного отличались от лица Райи, а волосы были цвета воронова крыла. Она сказала, что ее зовут Кара Маккензи, что она — моя двоюродная сестра из Детройта, которая не виделась со мной сто лет, и что нам надо о многом потолковать.

Несмотря на мою твердую решимость понять и простить любимого человека, мне все же надо было избавиться от некоторой нетерпимости и возмущения тем, что она сделала, и мы слишком неловко чувствовали себя в обществе друг друга, чтобы вообще о чем-либо разговаривать. Так было вплоть до Рождества. С этого момента мы не могли закрыть рта. Долгое время мы чувствовали друг друга чужими, мы восстанавливали связи и не ложились в одну постель вплоть до пятнадцатого января. А когда легли, в первый раз это было далеко не так хорошо, как прежде. Но как бы там ни было, к началу февраля мы уже решили, что после всего происшедшего Кара Маккензи больше не моя кузина из Детройта, а моя жена. И в эту зиму Джибсонтон стал свидетелем одной из самых пышных свадеб, какие он когда-либо видел.