Сумеречный Взгляд - Дин Кунц

— Есть ли разница между пыткой, которую затевают гоблины, и пыткой, которую им преподносишь ты?

— Я же тебе сказала, Хэл Дорси...

Я возвысил голос:

— Есть ли разница между поведением такого типа, как Эбнер Кэди, и тем, как ты предаешь свой же род?

Она всхлипывала.

— Я только хотела быть... в безопасности. Впервые за всю свою жизнь — один раз — я хотела быть в безопасности.

Я и любил и ненавидел ее, жалел и презирал. Я хотел разделить с ней свою жизнь, хотел сильнее, чем когда-либо, но знал, что не продам ни совесть, ни первородство из-за нее. Думая о том, что она поведала мне про Эбнера Кэди, про свою тупоумную мать, представляя себе кошмар ее детства, осознавая, сколь велики ее обоснованные жалобы на род человеческий и сколь мало должна она обществу, я мог понять, как она могла решиться сотрудничать с гоблинами. Я мог понять и почти мог простить, но не мог согласиться с тем, что это было правильно. В тот странный момент мои чувства по отношению к ней были так сложны, представляли собой такой тугой клубок спутанных эмоций, что у меня возникло неведомое мне прежде желание покончить жизнь самоубийством, столь живое и острое, что я заплакал и понял, что это, должно быть, сродни тому желанию смерти, что преследовало ее каждый день в ее жизни. Я понимал, почему она рассуждала о ядерной войне с таким вдохновением и поэтичностью, когда мы были вместе на чертовом колесе в воскресенье. При такой ноше страшного знания, которую несла она, полное уничтожение Эбнеров Кэди, гоблинов и всей этой грязной цивилизации должно было порой казаться ей поразительно, восхитительно освобождающей и освежающей возможностью.

Я сказал:

— Ты заключила сделку с дьяволом.

— Если они дьяволы, значит, мы боги, потому что мы создали их, — ответила она.

— Это софистика, — возразил я. — А у нас тут, черт возьми, не диспут.

Она ничего не сказала. Она лишь свернулась клубочком и безудержно всхлипывала.

Мне хотелось встать, отпереть дверь, вылететь на свежий, чистый ночной воздух и убежать, просто бежать и убежать навсегда. Однако моя душа словно тоже обратилась в камень, солидарная с плотью, и этот дополнительный груз лишал меня сил подняться с кресла.

Прошла, наверное, минута, в течение которой никто из нас не мог придумать, что сказать. Наконец я нарушил тишину:

— Ну и что, черт возьми, мы будем делать дальше?

— Ты не заключишь... соглашения? — спросила она.

Я даже не потрудился ответить на этот вопрос.

— Значит... я тебя потеряла, — сказала она.

Я тоже плакал. Она потеряла меня, но и я потерял ее.

Наконец я сказал:

— Ради таких, как я... тех, кто придет сюда... мне бы надо сломать тебе шею прямо сейчас. Но... Господи, помоги мне... я не могу. Не могу. Не могу этого сделать. Так что... я собираю свои вещи и ухожу. На другую ярмарку. Начну все сначала. Мы... забудем...

— Нет, — сказала она. — Слишком поздно.

Я вытер слезы с глаз тыльной стороной ладони.

— Слишком поздно?

— Ты совершил здесь слишком много убийств. Убийства и твоя связь со мной — все это привлекло внимание.

Я не просто чувствовал, что кто-то ходит по моей могиле, — этот кто-то танцевал на ней, притопывал на ней. Хотя мне было очень жарко, казалось, что на дворе февральская, а не августовская ночь.

Она сказала:

— Единственной надеждой для тебя было взглянуть на вещи по-моему и прийти с ними к такому же соглашению, к какому пришла я.

— Ты что, в самом деле... собираешься заложить меня?

— Я не хотела говорить им о тебе... после того, как узнала тебя.

— Так не говори.

— Ты еще ничего не понял. — Она вздрогнула. — В тот день, когда я тебя повстречала, до того, как поняла, что ты будешь значить для меня, я... намекнула одному из них... сказала, что, возможно, я выслежу еще одного ведуна. Поэтому он ждет доклада.

— Кто? Который из них?

— Тот, что ответствен за это здесь... в Йонтсдауне.

— Ответственный из гоблинов, ты это хочешь сказать?

— Он чрезвычайно бдительный, даже для их рода. Он заметил, что между тобой и мной происходит что-то необычное, и он почувствовал, что ты — неординарный человек, что ты — тот, на кого я намекала. И он потребовал, чтобы я подтвердила это. Я не хотела. Я пыталась солгать. Но он не дурак. Его так просто не проведешь. Он продолжал давить на меня.

«Скажи мне о нем, — потребовал он. — Скажи мне о нем, или между нами все будет не как прежде. У тебя больше не будет неприкосновенности с нашей стороны». Слим, неужели ты не понимаешь? У меня... не было... выбора.

Я услышал движение у себя за спиной.

Я повернул голову.

Из узкого коридора, ведущего в заднюю часть трейлера, в гостиную вошел шеф Лайсл Келско.

В руке Келско был револьвер, «смит-вессон» 45-го калибра, но он не направлял его на меня, поскольку, учитывая преимущество внезапности и полицейскую власть, он не думал, что нужно будет стрелять. Он держал его у бока, дулом к полу, но при малейшем признаке опасности мог вскинуть его и выстрелить.

Из-под квадратного, неотесанного, грубого лица на меня злобно косился гоблин. Под кустистыми бровями человеческой внешности я видел жидкий огонь глаз демона, окруженных утолщениями покрытой трещинами кожи. Под злобной щелью человеческого рта была пасть гоблина с отвратительно заостренными зубами и изогнутыми клыками. Впервые увидев Келско в его офисе в Йонтсдауне, я был поражен, насколько он выглядит более яростным и злобным, чем большинство из его сородичей, и настолько более отвратительным. Потрескавшаяся, крапчатая плоть, бородавчатая кожа, губы в мозолях, волдыри, наросты и множество шрамов должны были свидетельствовать об его огромном возрасте. Райа говорила, что многие из них живут до полутора тысяч лет, даже больше, и нетрудно было представить себе, что тварь, именующая себя Лайслом Келско, была старой. Он прожил, наверное, тридцать или сорок человеческих жизней, переходя от одной личности к другой, убивая нас тысячами в течение столетий, терзая — открыто или тайно — десятки тысяч, и вся череда этих лет и этих убийств привела его в эту ночь сюда, чтобы прикончить меня.

— Слим Маккензи, — проговорил он, сохраняя свой человеческий облик единственно из сарказма, — я арестую тебя в связи с расследованием ряда недавно происшедших убийств...

Я не собирался давать им возможность запихнуть меня в патрульную машину и отвезти в какую-нибудь уединенную камеру пыток. Немедленная смерть, прямо здесь и прямо сейчас, была куда привлекательней, чем подчинение, поэтому, не успела тварь закончить свою короткую речь, как я сунул руку в ботинок и ухватился за нож. Я сидел спиной к гоблину и глядел на него, обернувшись так, что он не мог видеть ни руки, ни ботинка. По какой-то причине — думаю, что теперь я понял причину, — я никогда не рассказывал Райе о ноже, так что она не понимала, что я собираюсь сделать, до тех пор, пока я не вытащил оружие из ножен и, встав, одним плавным движением не метнул его.