Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

Чжоу), имел богатый, а не бедный. И это вполне объяснимо: у богатого есть все условия для того, чтобы уделить этому вопросу время и внимание; он никогда не бывает голодным, он уже знает грамоту, знает что-то о Чжоу и т. д., в то время как бедный вынужден все свое время тратить на заботы о «хлебе насущном». И именно его, бедного, необходимо «учить» всему, начиная с преподавания азов грамоты.

И в то же самое время Конфуций из своей практики общения с учениками и другими людьми прекрасно понимал, что достижение состояния Вэнь доступно как для бедного, так и для того богатого, кому это богатство досталось по наследству или было получено другим законным путем (например, от правителя княжества за особые военные заслуги). Для получения «райской благодати» Дэ вовсе не требуется «раздать нищим все свое богатство» – это уже максимы Царства Небесного, которое знаменует собой совершенно другой духовный уровень. Тот богатый, который следует Дао Конфуция, может достичь состояния Вэнь. Но при этом он одновременно является тем евангельским «верблюдом», который никогда не пролезет сквозь «ушко иглы».

Итак, Конфуций как бы продолжил мысль Цзы-гуна, но при этом придал ей духовное направление. И что же ему на это Цзы-гун? Он цитирует строки из любимой книги Конфуция – из Ши-цзин – всего восемь иероглифов, из которых первые четыре, начинающие каждую строку – это одно и то же жу. В китайских стихах нет того многообразия оттенков рифмы и ритма (ритмический строй Ши-цзина науке неизвестен и только предполагается), той красоты поэтического звучания, которыми так богата наша русская поэзия (оценить подлинную красоту русской поэзии может только тот, для кого русский язык родной, и никакой «перевод» эту красоту передать не в состоянии).

Такова структура древнекитайского языка, который можно назвать, скорее, «языком глаз», чем «языком ушей». «Поэзия» возникла в Западном Чжоу как естественный результат развития древнего сакрального текста, от коротких надписей на лопаточных костях – к развернутым надписям на бронзе, и затем – как продолжение этого – именно к «поэзии». Подавляющее большинство стихов Ши-цзин, если не все, написано мужами, знающими грамоту. Это совсем не та «поэзия», которую мы знаем, например, по творчеству Пушкина. Если вся европейская поэзия (но также и древнегреческая) это некое «фонетическое действо», адресованное человеческому сердцу через восприятие слова нашим «ухом», то древнейшая поэзия Китая – это нечто совсем иное.

Если обычная поэзия говорит о важном, но земном, – о чувстве любви, о ностальгии по родной земле, о бренности человеческого бытия и т. д., т. е. обо всем том, что больше всего трогает человеческие чувства, то первоначальная «поэзия» Китая о «чувствах» не говорила вообще, а «показывала» иероглифами «мир духов» и связь с ним, продолжая тем самым уже установившийся контакт человека с этим миром (через те же иероглифы). И если даже и была в таком «общении» какая-то «красота», то только «зрительная», но не фонетическая, потому что любой подобный «разговор» безгласен. При этом то главное, что некогда отличало такую «поэзию смотрения» от нашей «поэзии слышания», уже давно утеряно в связи с утратой «действия» древних текстов Ши-цзина. Со временем – уже к жизни Конфуция – такая «поэзия» приняла форму обращения к духовному через сравнение с той или иной жизненной ситуацией. И тем не менее, для китайца – это та же самая поэзия, которая трогает сердце чувствительного человека. Но в нашем конкретном случае речь вовсе не идет о «прелестях» поэзии, а о том содержании, которое несут в себе эти процитированные Цзы-гуном строки.

Как видит читатель, в диалоге Цзы-гуна с Конфуцием присутствуют две пары сравнений. Первая пара – «бедный не льстивый», «богатый не высокомерный», и вторая – «бедный радостный» и «богатый, любящий Ли». Цзы-гун выбрал из Ши-цзина символическое соответствие этим четырем фразам, взяв для этого пример из техники художественной обработки кости (или нефрита). В песне «Ци юй» («Извилистые берега реки Ци»), из которой взяты эти строки, девушка поет о своем возлюбленном, сравнивая его с таким искусно обработанным нефритом.

Итак, художник берет какой-нибудь бивень слона (мамонта или носорога) или кусок драгоценного нефрита в качестве заготовки, и сначала из этой «кости» или «нефрита» что-то «вырезает» или грубо «вырубает» (такое значение иероглифа це тоже присутствует). И это – «бедный нельстивый», потому что даже необработанная кость слона или простой грубый кусок нефрита – это уже «драгоценность». А в данном случае речь идет и о какой-то первичной его обработке. Затем полученную грубую заготовку как-то «обтачивают» (цо). Вполне вероятно, речь идет о грубой обработке камня для получения круглого нефритового диска, который всегда являлся зримым символом власти вана (правителя) Чжоу. Эта стадия обработки соответствует «невысокомерному богатому».

Почему такой богатый «выше» бедняка, если следовать этим «техническим операциям»? Потому что когда владеешь богатством гораздо труднее себя «стреножить», чем когда ты беден. И на этом завершается «моральное». А далее – речь уже о духовных ступенях. «Радостный бедняк» – это «шлифовка» (чжо) того, что предварительно «обточено». Он – выше прежнего богача. Но все-таки самая окончательная степень отделки изделия – это его «полировка» (мо), а это и есть «богатый, любящий ритуал». Потому что, по мнению Конфуция – а оно основано на его собственном опыте – именно через любовь к ритуалу человек может прийти к состоянию Вэнь-вана быстрее всего и успешнее всего. А в древнем Китае знание ритуала и соблюдение его – это прерогатива исключительно богатых.

Смысл приведенных в суждении иероглифов «резать», «обтачивать», «полировать» и «шлифовать» уже давно перепутан, и во многом они сегодня взаимозаменяемы. Нам не удалось найти разумного объяснения этим стихам Ши-цзин ни в одном из доступных источников. Однако нет сомнения в том, что общий принцип соответствия процитированных стихов Ши-цзин всему тому, что было высказано ранее обоими собеседниками, выдержан нами правильно.

Суждение 1.16

Для начала разговора приведем традиционный перевод этого суждения, а точнее, – его традиционный смысл:

Учитель сказал: «Не страдай от того, что люди не знают тебя, а страдай, – что ты не знаешь людей».

Прочитав такой перевод, можно сказать, что это суждение бросает тень на самого Конфуция. Фактически, ему приписывается человеческая черта, совершенно не свойственная людям подобного масштаба: стремление к славе или к должности. У подлинного духовного лидера – а Конфуций именно таков – наличие такой черты исключается. По той причине, что таковые выходят на проповедь вовсе не из-за желания как-то прославиться среди людей, а только потому, что чувствуют свою ответственность и свой долг перед теми Высшими силами, которые