Замок Орла - Ксавье Монтепен

Подойдя к двери, он с волнением и даже глубокой растерянностью обнаружил, что передняя дверь открыта. На верхней площадке лестницы, расположенной прямо напротив, мерцал свет, который был виден снаружи. Дверь в комнату первого этажа также оказалась открытой.

«Что это значит? – удивился Лакюзон. – Разве так владетелю Замка Орла пристало охранять своих пленников?.. А может, Эглантины здесь уже нет… или я опоздал?»

Ему и в голову не могло прийти, что старуха Маги его провела или сама дала маху. Во всяком случае, девушка, возможно, находилась в какой-нибудь дальней комнате женской половины. Возможно даже, что в открытой и освещенной комнате, на верхней площадке лестницы, затаилась стража…

Эти догадки, такие разные, казались ему если не верными, то по крайней мере допустимыми. Лакюзон хотел как можно скорее выяснить что к чему. Затаив дыхание, стараясь заглушать шум своих шагов и придерживая левой рукой эфес шпаги, чтобы случаем не задеть ею о стену, он двинулся вверх по лестнице, опираясь правой рукой на железные перила и останавливаясь на каждой ступеньке. Капитан напряг слух, чтобы быть готовым к защите при малейшей опасности и избежать любой неожиданности.

Кругом стояла все та же мертвая тишина – такое впечатление, что в доме не было ни души.

Лакюзон поднимался все выше – свет становился ярче и выглядел уже как блестящий круг на верхней площадке лестницы.

Молодой человек ступил в этот круг света. И снова остановился. Вокруг – по-прежнему тихо и никакого движения…

Он прошел дальше, приблизился к двери, прислонился к дверному косяку и медленно вытянул шею так, чтобы одним взглядом охватить комнату.

Там было пусто.

Лакюзон переступил через порог.

Обстановка комнаты, в которой он оказался, когда-то была роскошной, но со временем из-за плохого ухода от прежнего великолепия не осталось и следа.

Фрески с фигурами, покрывавшие стены, облупились и свисали тут и там лохмотьями, которыми голытьба обычно завешивает окна своих убогих лачуг в бедняцких кварталах больших городов. Моль изъела до самого основания некогда восхитительные, красочные, тончайшего плетения шерстяные ковры. Та же печальная участь постигла и обшивку кресел: она превратилась в тряпье.

Большая кровать с витыми колонками, под балдахином, увенчанным резным гербом Монтегю и Водри, тоже была источена червами и грозила вот-вот развалиться. Занавес из восточной шелковой камчатой ткани, некогда скрывавший ее, давно поблек и выцвел.

В очаге догорали последние уголья.

Рядом с камином помещались кресло и стол. На столе стояла маленькая, мерцавшая на сквозняке лампа – ее свет падал на раскрытую Библию.

Библия стала откровением для капитана.

Только Эглантина из всех гостей Замка Орла могла искать на страницах этой самой святой из всех книг силу и утешение, в которых девушка так нуждалась. Впрочем, этой мысли почти тотчас же нашлось подтверждение. Капитан заметил на ковре нечто похожее на драповую накидку – и тут же узнал ее. Он поднял ее. Это был его собственный плащ, в который, как ему помнилось, он сам закутал Эглантину, когда выносил ее из охваченной огнем лачуги в Пуайа.

Сомнений быть не могло – девушку держали в этой комнате. Вероятно, она покинула ее совсем недавно, поскольку ни огонь в камине, ни лампа не успели догореть…

Но где же сама девушка?

Капитану оставалось только думать да гадать.

Как мы знаем, в это самое время Эглантина находилась рядом с Антидом де Монтегю, и состоявшийся меж ними разговор мы привели в предыдущих главах.

Однако Лакюзон определенно напал на верный след и шел правильным путем. И Господь, который привел его сюда, конечно, не оставил бы его! То же самое сказал себе и капитан – он принялся искать дальше.

Напротив входной двери располагалась еще одна дверь, когда-то прикрытая гобеленом и теперь, когда он весь разъехался, проглядывавшая сквозь его лохмотья.

Лакюзон направился к этой двери и без труда открыл ее. Она вела в длинную анфиладу, опоясавшую всю женскую половину. Молодой человек, не посмев прикоснуться к лампе, огонек которой, возможно, не остался бы незамеченным снаружи, решил взять из очага горящую ветку – вместо факела, чтобы сподручнее было осматриваться в незнакомом месте.

Он уже было двинулся к камину, как вдруг ему почудились шаги на насыпи, за нижним окном.

Он замер, прислушался и скоро убедился, что ничуть не ошибся.

Шаги приближались. Кто-то подходил к лестнице.

Капитана взяло любопытство: ему очень хотелось посмотреть, что будет дальше, но так, чтобы при этом его никто не заметил. Он живо прошмыгнул за кровать с витыми колонками и затаился за полами занавеса. Он едва успел спрятаться в укрытии и тут же услышал, как внизу, напротив лестницы, затворилась дверь и как в здоровенном замке дважды скрежетнул тяжелый ключ.

«Ну-ну, – прошептал он, – жребий брошен… я тут прямо как ласка в голубятне… интересно, чем все это закончится?..»

Тем временем легкие шаги, должно быть, женские, послышались уже на лестнице – с каждым мгновением они становились все ближе.

У Лакюзона бешено заколотилось сердце.

В комнату вошла Эглантина.

Капитан уже хотел было выскочить из своего укрытия и, протянув девушке руки, воскликнуть: «Я здесь, сестра! Вот он я!»

Но чутье заставило его остановиться.

Конечно, в первую секунду Эглантина не сможет сдержать возгласа удивления, радости и волнения при виде своего друга и защитника. А охранник или слуга, что привел ее в темницу, мог быть совсем рядом, и он наверняка услышал бы ее крик. И, вероятно, решил бы узнать, в чем тут дело. В таком случае он поднимется обратно в комнату, и, застав Эглантину в явном смущении, сразу все поймет.

Лакюзону, чтобы все это обдумать, понадобилось куда меньше времени, чем нам, чтобы описать ход его мыслей, так что, не проронив ни звука, он остался там, где стоял.

У девушки был свежий цвет лица, глаза ее сверкали – ничто: ни взгляд, ни походка – не выдавали в ней ни грусти, ни уныния. Эглантина подошла к столику и стала перед ним на колени, потом, взяв в свои маленькие ручки огромную Библию, поднесла священную книгу к устам и страстно поцеловала раскрытые страницы: в ее поцелуе угадывалась и мольба, и изъявление благодарности.

Вслед за тем она поднялась и, спешно пройдя через всю комнату, подошла к окну, у которого уже провела не один час. Ее взгляд, казалось, был устремлен сквозь тьму, а уши словно внимали малейшему дуновению ветра, ничтожному шуму.

Дело в том, что некоторое время тому назад до ее слуха долетели слова простенькой брессанской песенки, которую напевал Гарба, и слова эти, пронзив стены ее темницы, как торжественный гимн, послужили ей сигналом, вселяющим в сердце надежду на избавление.

Верно, аляповатые рифмы, непритязательная мелодия сказали ей совсем не то, о чем на самом деле была эта песня: вместо безвкусных буколик[56], которые пастух напевает пастушке, она совершенно ясно услышала такие слова: «Друзья знают, где вы, они защитят вас, они здесь, совсем рядом с вами… А значит, надейтесь и ничего не бойтесь!»