Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

– Мы вчера говорили о твоих воспоминаниях, – произнес Вехтер. – И я бы хотел точнее узнать, на чем они заканчиваются.

Оливер пожал плечами.

– Скажи, пожалуйста, ответ вслух для записи.

– Я точно не знаю.

– Пожалуйста, подумай об этом.

– Нет. Я не хочу.

Оливер ритмично постукивал правой ногой по ножке стула, и все его тело дергалось. Он трясся, словно паук-сенокосец.

– Когда воспоминания начинаются снова?

– Вы же знаете. В больнице.

– У тебя раньше бывали провалы в памяти? Забывал ли ты когда-нибудь то, что с тобой происходило?

– И когда? Как бы я об этом узнал?

– Тебя когда-нибудь лечили?

– Да, когда я упал со скейтборда…

– Я имею в виду, от провалов в памяти, лечил ли тебя психолог или психиатр?

Оливер оцепенел и посмотрел ему прямо в глаза:

– Что это значит? Это папа вам сказал?

– Тебя лечили?

Мальчик помотал головой, так что его локоны запрыгали из стороны в сторону:

– Нет. Никогда. Да и зачем?

Зрительный контакт оборвался.

Где-то же Баптист взял эту женщину-психолога.

– А кто тогда тебе выписывал справки?

– Это только из-за школы. Я уже давно не сумасшедший.

– Как чувствует себя человек, у которого пропало воспоминание?

Стоп. Он зашел слишком далеко. Это не входит в его задачи и не поможет продвинуться дальше.

К его удивлению, Оливер ответил:

– Потерянное время. Словно кто-то вырезал кусок.

Оливер сегодня возвел перед собой защитную стену и, казалось, немного овладел собой. Он защищал свои воспоминания изо всех сил. Но кого он защищал? Своего отца? Себя? Неизвестного третьего человека?

– Не все потеряно. Ты вспомнил голос отца…

– Это вас не касается.

Захлопнулся. Как моллюск. На какой-то миг мальчик приоткрыл свое убежище, и Вехтеру удалось попасть именно туда. Замечательное достижение.

Оливер откинулся на спинку стула:

– Я хочу сделать перерыв.

– Мы же начали всего несколько минут назад.

– Вы сказали, я смогу сделать паузу, когда захочу.

У него был стальной взгляд. Баптист-младший тянул время. Когда он вырастет, то, скорее всего, будет подавать иски за все свои паузы вместе с двумя адвокатами и одним экспертом. И снова Вехтеру показалось, что он прощается с мальчиком.

И в этот момент у него зазвонил мобильник.

– О чем вы спорили с Розой Беннингхофф? – спросил Ханнес.

Баптист покачал головой и улыбнулся, словно услышал неудачную шутку. Он далеко отодвинулся от стола, закинул ногу на ногу. Подошва туфли была направлена на Ханнеса. Знал ли он, что в азиатских странах этот жест означает смертельное оскорбление? Ну конечно, он знал.

– Вы поняли мой вопрос?

– Да, но это полная чепуха. Прекратите тратить впустую свое время.

– Мое время тут совершенно ни при чем. Пусть это будет моей проблемой.

Ханнес позволил себя спровоцировать. Баптист запустил руки в открытую рану. Ханнесу следовало быть не здесь. А раз уж он находился здесь, то должен был передать результаты судье, занимающемуся проверкой законности содержания под стражей. Прямо сейчас. А нужно было еще вчера.

– Почему вы убили свою сожительницу?

– Она больше не была моей сожительницей.

– Странно, что вы объяснили лишь это. В моем вопросе было нечто куда более важное, что вам стоило бы объяснить.

– Ваш вопрос – чушь. Я говорю вам это еще раз, для вашей записи. Я не убивал госпожу Беннингхофф.

– А причина для этого имелась?

– Для того, что не я ее убил? – Его смех, похожий на лай, эхом отразился от стен комнаты.

Ханнес сжал кулаки так, что ногти впились в ладони: только бы не схватить Баптиста за ворот и не вытрясти из него весь смех. Ногти оставили на коже следы в виде полумесяцев, сначала белые, потом красные. Если бы он ударил его, то оказался бы ничем не лучше самого Баптиста. Клавиша «Удалить» – стираем. Он был не лучше Баптиста.

Этому человеку удалось пустить весь допрос кувырком, словно машину, у которой все колеса разного размера. Черт побери, Ханнес должен был с этим справиться. Он снова посмотрел на часы и заметил взгляд противника. Баптист тянул время. Они оба тянули время. Им обоим следовало бы это прекратить.

– У вас были причины ее убить?

– Нет. Она больше не хотела поддерживать со мной связь. Но если бы я убивал всех, кто обходит меня стороной, то уже стал бы серийным убийцей.

– Почему она больше не хотела поддерживать с вами контакт?

– Sais pas[55]. Женщины такие.

От Ханнеса не укрылась эта грязная попытка воззвать к мужской солидарности.

– Вы никогда не пытались это выяснить?

– Она была не единственной женщиной в мире.

– Вы ей изменяли?

– Это имеет какое-то отношение к делу? Нет, это не имеет отношения к делу. Это совершенно не существенно и никак не может быть использовано в деле, выполняйте свою работу. А впрочем, нет, не изменял.

У Ханнеса зажужжал телефон. Только не сейчас. Но если это Лили? Он пошарил в кармане в поисках мобильника и наткнулся на четырехугольник новой сигаретной пачки, что его несколько успокоило.

Наконец телефон оказался у него в руке. Пропущенный звонок. От Вехтера. Ханнес шумно выдохнул:

– Сделаем перерыв.

– Вы уже устали? – Баптист оскалил зубы в улыбке. – Мы же только что начали.

– Конечно, оставайтесь на месте. Я здесь справлюсь. Всыпьте этим французам как следует.

Элли положила трубку. Теперь она стала начальницей, и здесь было ее место преступления, по крайней мере, на один день. Поскольку это было именно место преступления, она не тратила времени своих коллег впустую. Могло оказаться, что Паульссен умер от инфаркта, самоубийство тоже нельзя было исключить. Но Элли им докажет, что это настоящее место преступления, уж она-то сумеет. Вот только кто хотел избавиться от Паульссена? Двое подозреваемых под стражей, еще одна женщина убита. Кто же имел зуб на старика? Относится ли эта смерть к делу? Могли ли они этому помешать? Или есть еще один незнакомец и им теперь придется расследовать новое дело об убийстве? Только не это. Оборванные нити должны сходиться в одном месте. Все больше оборванных нитей. И все меньше догадок.