Граф Мирабо - Теодор Мундт

Мирабо обратился к народу с речью, выражая ему благодарность за то, что он избрал его своим представителем, представителем третьего сословия, и хочет послать его со своими полномочиями в национальное собрание.

– Передаю вам также поклоны от ваших парижских друзей, – прибавил он, посылая им воздушный поцелуй. – Много славных, прекрасных поклонов! Там, в посещенных мною клубах, мои единомышленники спрашивали меня о вас, и я положа руку на сердце отвечал им, что живой и прекрасный народ, чувства и решения которого созрели под более горячим солнцем Прованса, будет сильной опорой национальной свободы во Франции. Вот они и присылают вам через меня привет свободного братства, который скоро пронесется по всей стране. Должен вам сказать, однако, друзья мои, что, за исключением этого, воздух в Париже не хорош, и я благодарю Бога, что я опять с вами, в прекрасных долинах Прованса, где весна более ранняя и где уже мартовские фиалки улыбаются мне. Знаете, что еще в Париже никуда не годится и не может и вами быть долее терпимо? Это – министерство, новое министерство, которому мы хотя и обязаны созванием государственных чинов, но которое, рассмотренное при свете, одного порохового выстрела не стоит. Многие благонамеренные люди считают хорошим признаком, что там вверху генеральным контролером наших финансов опять назначен этот министр Неккер. Другие же, не менее благонамеренные, смотрят на Неккера, как на вспорхнувшую чайку, предвещающую бурю. Хотя Бог создал мир из ничего, но я утверждаю, что из бумаги. Он бы не мог создать его. Неккер же хочет создать счастье и кредит Франции из бумажных денег, а его бумажные деньги еще менее, чем ничего, потому что они лишь обманчивый призрак, который должен рассеяться от первого дневного луча. Друзья мои, берегитесь этих бумажных денег! В них сидит истинный дьявол тирании, давящей нас. Бумажные деньги – очаг всяких химер и всякой лжи, исходящих из насилия; бумажные деньги – это настоящая оргия, празднуемая бешеною властью над нашими головами. Те же бумажные деньги, которыми нас наводняет Неккер, это еще и фокусничество, какое вам не раз приходилось видеть на ярмарках. Вы помните, конечно, штуку с кубком у этих фокусников, вся магия которых состоит в быстроте движения? Из такого кубка вдруг выскакивает нечто совсем неожиданное. Так и бумажные деньги примут скоро совсем иной вид, и вы увидите, как они в руках фокусника внезапно превратятся в новый заем. Все свободные народы питают отвращение к бумажным деньгам, и это отвращение есть жизненное дыхание самой свободы. Великодушные американцы вынесли все ужасы войны, чтобы прогнать своих тиранов, перенесли всевозможные бедствия, не могли только перенести бумажных денег. Но Франция действительно нуждается в новом кредите, но не в министерском, который есть одна лишь бумажная плутня. Должно создать национальный кредит, и вот для этого ваш добрый король, – ибо добрым он всегда был и будет для вас, – созывает общее собрание всех сословий. Но мы воспользуемся этим и покажем, что представителей своих мы посылаем не для того, чтобы утвердить там подати и займы, окружив их будто бы ореолом народной воли, но что мы обусловливаем это новой конституцией для Франции. Франция должна иметь конституцию, друзья мои, в которой свобода и права народа были бы выплачены наличною монетой, и эта плата сделает излишними в стране всякие бумажные плутни. Посылаемый вами и для вас в национальное собрание Франции, я чувствую в себе мужество желать достигнуть там наибольшего. Да здравствует король и свобода!

Тысячью голосов возглас этот был подхвачен и, смешиваясь с нескончаемыми кликами в честь Мирабо, прокатился вдаль по долам и горам. Мирабо теперь велел подогнать лошадей, чтобы поскорее добраться до городских ворот. Но и вся народная масса задвигалась и рядом с экипажем, перегоняя друг друга, пустилась бежать в город, где Мирабо должен был прежде всего остановиться в доме маркизы де Сальян.

Дом этот находился на Плас-де-Прешер, близ прекрасного бульвара, пересекающего город Экс. Скоро вся площадь покрылась волнующимися массами народа, начавшими при неумолкаемых радостных кликах палить из находившихся здесь в большом количестве маленьких мортир.

Мирабо должен был подчиниться требованию ликующей толпы и сойти к ней, чтобы отдать себя в объятия народа. Приготовленные носилки разукрасили венками и цветами, и Мирабо, не в силах сопротивляться, увидал себя несомым на плечах своих поклонников. При звуках радостного пения пронесли его так по всему бульвару: музыканты, играя на всевозможных инструментах, шли впереди, а по обеим сторонам носилок теснилась толпа, ловя каждый его взгляд и каждое слово.

Когда его понесли обратно по бульвару, Мирабо увидел, что с противоположной стороны, навстречу ему, двигалась другая, не менее возбужденная, толпа, окружая какой-то экипаж и сопровождая его странными восклицаниями. В открытой коляске сидела дама, которую Мирабо, к величайшему смущению, тотчас узнал. Не было ничего более нежелательного для него, как встретить ее в настоящую минуту, и он обратился к людям, на плечах которых находился, с просьбой свернуть с этой улицы. Но негромко выраженная просьба была или не расслышана, или же люди эти намеренно быстрыми шагами поднесли его к коляске, в которой сидела разведенная с ним жена его, графиня Эмилия де Мирабо. С пронзительным криком протянула она к нему руки, но тут же со смертельной бледностью на лице, без чувств, опустилась на сиденье.

До крайности возбужденному в своих чувствах народу пришла мысль устроить эту встречу разведенных супругов. Собралась кучка решительных людей, которые, предшествуемые депутацией, направились час тому назад в замок Мариньян и потребовали, чтобы графиня Мирабо отправилась вместе с ними в город и протянула руку своему мужу в знак примирения и возобновления союза, так как в Провансе у графа Мирабо не должно быть более ни одного врага.

Эмилия была почти одна в замке. Отец ее, маркиз де Мариньян, как и вообще все дворянство города Экса, предпочел в этот день, назначенный для приема графа Мирабо, удалиться по соседству, чтобы не быть свидетелем, а может быть, и невольным участником ненавистного для него зрелища.

Колеблющаяся и оробевшая Эмилия не в силах была противиться настаиваниям толпы. Быть может, впрочем, втайне и ее собственные сердечные желания мешали ответить народу решительным отказом, что было, однако, свойственно ее характеру. А потому, подчиняясь без сопротивления, она села в запряженный уже экипаж и, сопровождаемая последовавшей за нею толпой, прибыла сюда для этой необыкновенной встречи с любимым все еще ею человеком.

Страшно пораженный этим зрелищем, Мирабо соскочил с несомых над головами народа носилок. Почти невольно первые шаги его устремились к экипажу, в котором полулежала потерявшая сознание Эмилия. Ее бледное лицо, сохранившее следы прежней замечательной красоты, с необыкновенною силою напомнило ему о его бурной и беспорядочной молодости.

Он хотел войти в коляску, чтобы обнять ее и помочь ей прийти в себя, как вдруг заметил на козлах своего друга и компаньона Ле-Телье, с лукавой усмешкой смотревшего на него и, кивая головой, показывавшего ему, что вся эта экспедиция в замок Мариньян – его дело. Это сразу охладило и отрезвило Мирабо. Он заподозрил, что госпожа де Сальян, неотступно преследуя свою цель, обратилась к содействию на все готового Ле-Телье для устройства этой встречи, на которую она возлагала большие надежды.