Граф Мирабо - Теодор Мундт

– Что-то скверное, кажется, еще впереди у вас, отчаянные головы? – спросил Мирабо своего спутника, молчаливо и задумчиво шедшего перед ним.

– Конечно, – отвечал Лоран, посмотрев на Мирабо своими необыкновенно блестящими глазами. – Задумано поджечь порт, для чего и факелы появились. Милому морю нужно тоже хоть раз выкупаться, но только в огне. Не находите ли вы, что это будет великолепно? В городе богатые люди, ничем не желающие облегчить нашу участь, испугаются, когда увидят, что мы решились на самые крайние меры. Да, господин граф, это будет, во всяком случае, страшная ночь. Пользуясь замешательством, мы хотели бы открыть городские тюрьмы, где томится столько славных людей из народа.

– Что за безумие, Лоран! – воскликнул Мирабо, пораженный услышанным. – Ступай туда и постарайся удержать товарищей от исполнения этого плана, столь же пагубного, сколь и преступного, могущего нанести вам один лишь вред. Ты ведь был разумным человеком, с которым можно было обо всем толково говорить. Вспомни, как часто мы с тобой философствовали, отправляясь в море, когда ты сидел в лодке, а я купался в морских волнах. Ну, так теперь я требую, чтобы ты употребил все твое влияние и заставил их отказаться от сумасбродного намерения, угрожающего жизни и имуществу стольких невинных людей!

– Я ничего не могу, – возразил малодушно Лоран. – Но если вы еще раз обратитесь к ним с речью, то не забудьте, что мы в самом деле несчастные и что нужно нам хоть в будущем пообещать утешение, если теперь нельзя нам вступить в открытую борьбу со всеми притесняющими и обижающими нас!

Мирабо сильнее пришпорил коня и стремительно въехал в середину ревущей толпы, обсуждавшей в подробностях свои злостные планы.

– Погасите опять ваши факелы, дорогие друзья мои! – закричал он им, соскакивая с лошади и кладя узду в руки одного из самых свирепых парней, который, не успев опомниться от удивления, беспрекословно принял на себя это поручение. Затем вошел Мирабо в середину толпы, вглядываясь в лица, чтобы вступить в разговор с более податливыми, и, сердечно пожимая руки направо и налево, старался склонить этих людей в пользу своего мнения, а именно, что святую борьбу за права народа не так следует начинать.

– Позволите ли вы мне, дорогие друзья мои, объяснить вам, почему вы не можете иметь дешевле хлеба и мяса? – спросил Мирабо, залезая на большой камень близ морского берега и обозревая теснившуюся кругом него толпу с горящими факелами в руках.

Ночное море как раз в эту минуту вновь забушевало. Волны с шумом ударялись о берег, обдавая белой пеной камень, на котором стоял Мирабо, избрав его своей ораторской трибуной. Гонимые ветром облака стремительно вздымались над горизонтом, подобно исполинскому черному покрывалу. Толпа кругом стояла в глубоком молчании, ожидая, что ей скажет граф Мирабо.

– Что касается хлеба, мои дорогие друзья, – начал опять Мирабо, – то тут есть два главных пункта, которые прежде всего нужно принять во внимание. Во-первых, дело в том, чтобы вообще был хлеб, а во-вторых, чтобы он стоил не слишком дорого.

Громадный шепот одобрения пробежал в толпе при этих словах.

– Браво, браво! – кричали со всех сторон. – Граф Мирабо прав! В этом все дело!

Мирабо улыбнулся той сердечности, которую чувствовал по отношению к себе, но затем с серьезным и торжественным выражением лица продолжал:

– Не так ли, друзья мои? Уже в этом главном пункте, с которого я начал, а именно, что вообще хлеб должен быть и что он не должен быть слишком дорог, вы согласились со мною. Но надеюсь, что вы также согласитесь, если я скажу вам, что нельзя есть хлеба дешевле, чем он стоит. Теперь откровенно как истинный друг ваш скажу вам: не в том только дело, чтобы хлеб, который вы едите, был не слишком дорог, а еще и в том, чтобы зерно, из которого, как известно, делается хлеб, было дешево!

– Да, зерно должно быть дешево! – раздалось в теснившейся все ближе к оратору толпе. – Да здравствует граф Мирабо! Какое тонкое, удачное замечание! Он истинный друг народа, этот Мирабо!

– Однако в настоящее время зерно не дешево, друзья мои! – опять спокойно и серьезно начал Мирабо. – Вы ведь справедливые и разумные люди; объяснимся же немного по этому вопросу. Зерно теперь дорого везде; как же может оно быть дешево в Марселе? Повсюду кругом урожай был или плохой, или средний, такова была Божья воля; но это вознаградится нам излишком в другой год. Войны в соседних странах тоже являются причиной недостатка хлеба. Вы знаете, почтенные друзья мои, что потребляемое вами зерно не родится все здесь, в вашей области. Небольшая часть приходит из других местностей Франции, главная же – из Америки и Африки. Но африканское зерно скупается ныне воюющими турками; война же Новой Англии с Алжиром – причиной тому, что из этих стран прибывает к нам менее кораблей. Кроме того, в других странах зерно еще гораздо дороже, чем у нас, так что множество купцов, которые в другое время привезли бы свое зерно сюда, вовсе не появляются, предпочитая продавать его там, где оно дороже. Как же вы хотите принудить того, кто покупает дорогое зерно, чтобы он пек вам из него дешевый хлеб? Скорее всего он совсем перестал бы покупать зерно, и мы умерли бы с голоду. Что вы об этом думаете, друзья мои? Верно ли я передал вам ваши собственные мысли?

Последовал новый взрыв еще более сильного одобрения. Маленький Лоран вскочил на лошадь Мирабо и, стоя на седле, закричал пронзительным, далеко разносившимся голосом:

– Зерно дорого, потому что турки набивают цены, и мы здесь, в Марселе, ничего против этого поделать не можем. Да здравствует граф Мирабо! Еще и еще раз за то, что он так великолепно разъяснил нам это!

Не успел он кончить этих внушительных слов, как вследствие сделанного лошадью движения был сброшен с седла и с криком ужаса упал в объятия одного из своих друзей. Это приключение вызвало нескончаемый смех всего собрания, доказывавший, что все страшные решения, против которых Мирабо боролся всем искусством своего красноречия, начинали ослабевать.

Когда опять стихло, Мирабо вновь начал:

– Каждый работник заслуживает плату. И булочник должен ее получить за свой труд. Зерно ведь не превращается в хлеб само собой, а должно быть испечено. Все вы – рабочие, и я себя причисляю к вам. Нет большей чести, как работать каждому по своим силам! Так неужели мы исключим пекарей из святого сословия работников, принуждая их зарабатывать менее, чем они заслуживают? Кто-нибудь же должен потерпеть убыток, если вы получите хлеб, стоящий три с половиною су, за два су? Если же община должна покрывать убыток, то, спрашиваю вас, из кого же состоит община? Община – ведь это не сказочный дракон, живущий в пещере и несущий золотые яйца. Община – вы сами. Если же кто-то из вас еще не зачислен в нее, тот скоро будет ее полноправным членом. За это вам ручается Мирабо, который, лишь только соберутся в Париже государственные чины, заговорит в вашу пользу, в пользу ваших прав, вашего хлеба и мяса. Нужно ли мне еще вам объяснять это, или вы уже верите мне и вооружитесь терпением, как мы все, до тех пор пока не настанут лучшие дни и пока король и вся нация не переродятся для свободы? Тогда хлеб и мясо будут так дешевы, как если бы вы их вычерпывали руками из пенящегося моря. Сегодня же бросьте в море ваши факелы и зажигательные венки. Вы ведь еще потерпите? Так говорят мне ваши славные лица; вы будете платить прежние цены, которые муниципалитет должен восстановить для того, чтобы все не провалилось; одним словом, вы будете честны в своей бедности и велики и добры в своем угнетении!