Граф Мирабо - Теодор Мундт

Сказав это, Мирабо вырвал из рук одного из близстоявших факел и с силою бросил его далеко в море, где он, шипя, с треском потух в волнах. Первым, последовавшим этому примеру, был Лоран, и скоро началось общее соревнование, когда с шутками и веселием каждый старался как можно дальше забросить и потушить в море свой факел. Не прошло нескольких минут, как на морском берегу воцарился полный мрак, и Мирабо не мог даже разглядеть людей, с которыми только что говорил.

Он добрался до своей лошади, давно уже с нетерпением ожидавшей своего седока. Когда он вскочил в седло, ему казалось, что кругом все уже пусто и нет никого. Но лишь только он оттуда пустился стрелой, как опять расслышал радостные клики, произносившие имя Мирабо, которое смешивалось с шумом морских волн.

Мирабо направился обратно в город, желая прежде всего доложить обо всем почтенному графу де Караману. Комендант спал. Мирабо не позволил будить старика, будучи теперь в состоянии поручиться за спокойствие города. Пришпорив опять коня, он отправился в префектуру, узнав о количестве хлебных запасов в Марселе. С величайшим трудом нашел он нужных для этого агентов, но благоприятный результат наведенных справок, по-видимому, вознаградил его за все его усилия. Оказалось, что хлебные запасы еще довольно значительны, и месяца три и более можно не опасаться недостатка в них. Отсюда Мирабо направился в свой отель, но не для отдыха, а для того, чтобы написать от своего имени воззвание к марсельскому народу. Затем, опять вскочив на лошадь, поехал с листом в руке в типографию дать отпечатать свою прокламацию, которая с рассветом должна была уже быть расклеена на всех углах улиц Марселя. И здесь пришлось ему собирать необходимых людей, пришлось ездить по разным улицам и поднимать спавших наборщиков и печатников. Наравне с его неутомимостью служили ему его исполинские физические силы, так что, окончив это дело, он еще предпринял прогулку верхом в порт, чтобы на морском берегу приветствовать пробуждающееся утро и отдохнуть на свежем воздухе. Проезжая по набережной взад и вперед, он замечал, что гулявшие несколько дней портовые рабочие спокойно и в величайшем порядке шли на работы. Многие из них напоминали ему свирепые лица минувшей ночи; по их улыбающимся и несколько пристыженным поклонам он видел, что не ошибся в этом. Иные стояли с выражением почти суеверного удивления, не будучи в состоянии понять, как этот самый всадник на черном коне, под чудесное влияние которого они попали ночью, все еще тут, на берегу моря, не перестает наблюдать за ними своим орлиным взглядом. Улыбаясь, Мирабо заметил, что при виде его они еще поспешнее шли каждый на свою работу, как бы желая ему показать свои добрые намерения.

Подъехав к углу ближайшей к порту улицы, Мирабо увидал, что его воззвание к народу в Марселе было уже наклеено. Первые лучи восходящего солнца, упавшие на довольно объемистый печатный лист, привлекли внимание проходивших мимо рабочих, для которых он и был, главным образом, предназначен.

Когда Мирабо подъехал ближе, целая группа рабочих была уже занята чтением воззвания, делая при этом свои, по большей части, благоприятные замечания.

Скоро присутствие его было замечено. Один из рабочих выступил вперед и, почтительно кланяясь, сказал:

– Это вы хорошо сделали, господин граф, и мы все благодарим вас. Теперь все это прочно, когда вы велели ваши золотые слова, сказанные нам этой ночью, отпечатать прекрасными большими буквами нам на память.

Мирабо узнал по голосу своего друга Лорана.

Когда после сердечных слов к рабочим Мирабо хотел ехать далее, Лоран еще раз взялся за повод лошади и попросил небольшого объяснения для себя и других.

– Говорите ли вы серьезно там, в этой речи, наклеенной на стене, так много про короля, требуя, чтобы мы не огорчали этого доброго человека, но, как сказано в вашем воззвании, «помнили о его доброте и любви к нам и при мысли о радости, доставленной ему нашим послушанием и порядком, проливали слезы»? Ночью вы тоже упоминали нам о короле, что многих из нас весьма удивило.

– Отчего это могло удивить вас? – произнес Мирабо серьезно и значительно. – Король стоит во главе нации, как голова вверху всех членов тела. В эту бурную ночь, видя вас кругом себя волнующимися, с вашими факелами, я опять стал несколько монархистом. Поймите меня, дети мои. Мое мнение, что когда король и народ любят друг друга, это создает прекрасные и полезные отношения. А потому говорю вам, любите короля, призывайте его во всех ваших нуждах, потому что он должен любить вас, как самого себя; его интересы с вашими связаны неразрывно.

Слова эти были выслушаны молча. Мирабо, вежливо откланявшись, продолжал свой путь. Вслед ему раздались отдельные восклицания: «Да здравствует король!». Мирабо в задумчивости возвратился опять в центр города и подъехал к дому графа де Карамана в надежде найти его уже вставшим.

Граф вышел к нему навстречу с расстроенным и озабоченным лицом, тогда как Мирабо ожидал от него радостных изъявлений благодарности.

– Вы еще не знаете, что все благополучно у вас в Марселе? – спросил Мирабо с некоторым раздражением.

– Знаю все, – отвечал граф де Караман. – Вы отлично действовали, граф, и мы вам обязаны восстановлением спокойствия в нашем городе. К тому же дух, в котором вы действовали, будет, без сомнения, с удовольствием и благодарностью признан в Париже, потому что вы сумели укрепить любовь народа к нашему доброму королю. В Париже это дорого оценят; я сделаю для этого все, что в моей власти. Но пришли новые тревожные известия, наводящие на меня ужас. В Эксе разразилась такая же катастрофа, принимающая, по-видимому, те же размеры, что и в Марселе. Одновременно пришло известие из Тулона, что там королевские войска были сильно избиты народными массами. Боюсь, что настают несчастные времена.

– Нет, граф, – возразил живо и с уверенностью Мирабо, – наступающие времена не несчастны, но настоящее время бросает еще свою несчастную и тяжелую тень на наши головы! В Экс, где весь народ – мои друзья, еду тотчас же, хотя с минуты моего выезда оттуда я еще не отдыхал и с прибытием в Марсель буквально еще не сходил с лошади. Но я восстановлю порядок в Эксе сегодня же; можете в этом смело на меня положиться.

– Однако вину восстания в Эксе приписывают вам, – сказал комендант, бросая полунедоверчивый взгляд на Мирабо. – Мне доносят, что поддерживаемые вами там сношения с народом весьма возбуждающего свойства, что страсти толпы вами разжигаются и направляются к известной цели.

– Знаю, это донесли вам местные ленные владельцы! – возразил Мирабо, смеясь. – Эти ослепленные, близорукие господа заставили меня облечься ролью народного трибуна. Но если я играю эту роль против них, то это прежде всего в интересах порядка и правды. Прощайте, господин комендант. Буду иметь честь сегодня вечером или не позже как завтра утром прислать вам успокоительное донесение из Экса.

После такого прощального приветствия Мирабо поспешил в свой отель, чтобы заказать почтовых лошадей. Однако, желая прибыть поскорее, он предпочел ехать верхом и через несколько минут помчался на хорошем крепком скакуне по большой дороге из Марселя в Экс.