Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон

–Он здоровяк, но быстрый. Приходится шустрить, если одновременно обслуживаешь иУан Найс, иШерман Оукс. Классный чувак, он бы вам понравился. Звать Мелвилл. Когда я сним разговариваю, всегда на ум приходит большая рыбина.

Он нес полнейшую пургу, только бы ее выпроводить. Ханна посмотрела на него с опаской.

–Беру свои слова обратно, Лэнс. Не такой уж ты и нормальный. Наверное, и правда, разговаривал сам с собой.

Она вышла обратно к ломившимся столам. Без гефилте фиш.

–Надо же, жалость какая,– произнес голос матери Лэнса Гольдфейна.– Ханна лапочка, но не великий мыслитель, мягко выражаясь.

–Мама, объясни мне все-таки, что за чертовщина здесь творится. Ханна могла услышать твой голос?

–Это вряд ли.

–Что значит это «вряд ли»? Ты же призрак, ты должна знать ваши правила.

–Я просто вернулась. Есть еще кой-чего, чего я не уладила.

–Не нашла компанию для игры в маджонг?

–Сейчас дошутишься, умник! Гляди, по губам огребешь!

–Как? Ты же эктоплазма!

–Фу говорить гадости!

–О! Вот теперь я верю, что это ты. А то поначалу мне казалось, что я скатушек съехал. Но это точно ты. А вот чего я до сих пор не пойму – почему? Почему именно ты, почему именно я? Почему из всех людей на свете такое случилось с нами?

–Мы не первые. Такое то и дело происходит.

–Ты хочешь сказать, Конан Дойл и впрямь разговаривал с духами?

–Я с ним незнакома.

–Очень даже симпатичный тип. Может, даже на выданьи там, у тебя. Посмотри, вдруг да встретишься с ним. Да, кстати, ты ведь там, на небесах, да?

–Вот таки не думала, что выращу адю. Нет, я не там, а здесь. Говорю с тобой.

–Еще бы,– пробормотал он под нос.

–Я слышала!

–Извини.

Дверь из столовой снова распахнулась, и на кухню ввалилось с полдюжины родственников. Все они смотрели на Лэнса так, будто он свалился с луны.

–Лэнс, дорогой,– сказала тетя Рахиль,– может, поедешь, переночуешь у нас сАароном? Наверняка ведь неуютно одному в доме?

–Почему неуютно? Все тот же уютный дом, каким был всегда.

–Но у тебя такой… такой несчастный вид.

В одном из кухонных шкафчиков негромко, но все же слышно звякнула банка с вареньем. Замечание Рахили явно пришлось маме не по душе. Вообще-то Рахиль маме не нравилась никогда. Аарон приходился маме братом, и она считала, что Рахиль вышла за него исключительно по расчету: Аарон владел процветающей птицефермой. Лэнс не разделял ее точку зрения: за такого, как он, можно выйти только по любви, очень уж он был неприятный тип. Он ковырял в носу при всех, а еще от него постоянно несло куриным дерьмом.

–Я не несчастен, Рахиль. Я расстроен, и пытаюсь решить, как жить дальше. Если я поеду с вами, это просто оттянет решение на день, а чем раньше я начну, тем лучше. Потому я иговорю сам с собой.

Все смотрели на него, глупо улыбаясь.

–Почему бы вам не оставить меня на некоторое время, чтобы я мог побыть один? Пожалуйста, не считайте это невежливым, но мне так надо, правда. Надеюсь, вы меня понимаете.

Лев, у которого мозгов было побольше, чем у всех остальных, вместе взятых – тот понял его сразу.

–Неплохая мысль, Лэнс, дружище. Пойдемте, все – не будем мешать Лэнсу думать. Подбросить никого не надо?

Все по одному, по двое потянулись из кухни. Лэнс проводил их до гостиной, где Ханна поинтересовалась, не будет ли он против, если она возьмет с собой немного вкусностей со стола: не пропадать же добру? Лэнс сказал, что он не против, и уХанны, и уРейчел, и уГерта, и уЛилиан, и уБенни (ну, ему-то сам бог велел как неженатому) как по волшебству появились в руках бумажные пакетики, и они быстренько смели со стола все недоеденное, оставив только кусочек пастрами (ну, невежливо же брать последний кусок), несколько огурчиков и капельку картофельного салата. Целая армия гигантских южных муравьев-марабунта не справилась бы быстрее.

Когда все, наконец, ушли, Лэнс плюхнулся в мягкое кресло перед телевизором и соблегченным вздохом закрыл глаза.

–О!– произнесла его мать из пепельницы на журнальном столике.– А теперь поговорим по душам – как хорошая мать с хорошим (надеюсь) сынкой.

Лэнс зажмурился покрепче. «За что»,– подумал он.

Он искренне не желал матери попасть в ад, потому что за несколько следующих дней хорошо узнал, что это такое: это жизнь сына, чья мать вернулась, чтобы преследовать его повсюду. Так что в случае, если маму послали бы туда, ей наверняка пришлось бы иметь дело со своей давно покойной матерью, с бабушками с обеих сторон и еще бог знает сколькими нудящими над ухом родственниками.

Самым страшным наказанием из всех, имеющих место, когда кого-либо преследует дух еврейской мамы, оказалась патологическая любовь к чистоте. Мать Лэнса по этой части дала бы фору любой другой. На полу в ее доме можно было принимать пищу! Лэнс никогда не видел в этом особого смысла, но мать считала это основой домашнего хозяйства.

Лэнс же, напротив, родился неряхой. Его нисколько не раздражал беспорядок, и на протяжении большей части тридцати лет, связанный с матерью невидимой пуповиной, он страдал от непрерывных упреков по поводу разбросанной по полу одежды, кофейных кругов от кружки на поверхности тикового стола, сигаретного пепла, высыпанного из переполненной пепельницы в мусорную корзину без вкладыша… ну, ит.д., ит.п. Он мог бы наизусть процитировать обличительную речь матери, вынужденной обрабатывать корзину дезодорантом.

Теперь же, когда он вроде как мог бы жить так, как ему хочется – после тридцати лет понуканий – ему пришлось заниматься домашним хозяйством самому.

Куда бы он ни пошел в доме, мама не отставала. Ее голос преследовал его, доносясь с потолка, из складок ковра, из сливного отверстия раковины, из шкафа, где наслаждался блаженным бездействием пылесос.

–Свинарник!– произносил голос из ниоткуда.– Чисто свинарник! Мой сын живет таки по уши в грязи!

–Ну мам,– отзывался Лэнс, откупоривая банку с пивом или переворачивая страницу мужского журнала.– Никакой не свинарник. Это нормальное, почти чистое жилище нормального американского парня.

–У тебя на кухне по всей раковине шмутц, сплошь арахисовое масло и пудинги! Муравьев разведешь.

–У муравьев хватит ума не заползать сюда из опасения нарваться на тебя,– жизнь становилась тяжелой, почти невыносимой.– Мама, ну почему бы тебе просто не оставить меня в покое?

–Я видела, как ты шалил сам с собой вчера ночью.

Лэнс чуть не подпрыгнул.

–Ты за мной шпионила!

–Я? Шпионила? И это ты мне, когда я сердце надрываю, что мой мальчик ослепнет из-за рукоблудия? Так-то ты благодаришь маму, что тебя тридцать лет растила? Чтоб ее сын заделался извращенцем?