Возвращение Черного Отряда. Суровые времена. Тьма - Глен Кук

Дядюшка последовал за мной.

Свершившееся причиняет меньше боли, чем предчувствие беды. Я снял с шеи жены румел – бессмысленный, в сущности, жест – и некоторое время стоял, держа в руке платок и глядя на нее. Душила был настоящим мастером. Ее шея не была сломана, даже кровоподтека не осталось. Казалось, Сари уснула. Но, взяв ее запястье, я не ощутил пульса.

– Дядюшка Дой, можно, я побуду один?

– Конечно. Но сначала выпей. Это поможет тебе отдохнуть.

Он напоил меня каким-то чудовищно пахнущим зельем.

В первый ли раз?

Он ушел. Я в последний раз лег рядом с Сари и подержал ее за руку, пока снадобье не растеклось по моим жилам, призывая ко сну. Я передумал все обычные мысли, выстроил обычные планы мести. Потом в голову пришло ужасное: может, и к лучшему, что это случилось до того, как Сари по-настоящему поняла, что значит принадлежать к Отряду?

Я вспоминал великое чудо нашего соединения. Об этом брачном союзе я не пожалею ни на миг. Он казался совершенно невероятным, но он возник благодаря загадочной прихоти старухи, обладавшей сомнительным даром пророчества.

Мысли мои были теперь и здравы, и безумны; я окунулся в благостную прострацию – ту самую, что ждет любого после преждевременной смерти. Я уснул. Но даже в царстве снов не мог убежать от боли. Снились жестокие сны, которых по пробуждении не вспомнить. Как будто сама Кина глумилась надо мной, намекая, что счастье было всего лишь ошибкой – из тех, за которые приходится очень дорого платить.

Когда я проснулся с трещавшей после Доева снадобья головой, Сари рядом не было. Я поплелся в другую комнату и обнаружил там матушку Готу. Старуха чаевничала, разговаривая сама с собой – абсолютно в таком же тоне, как и со всем остальным миром.

– Где Сари? – спросил я. – Налей и мне чая, пожалуйста. Что с ней случилось?

Гота воззрилась на меня, как на сумасшедшего:

– Она умереть.

И в первый раз не стала хулить дочь.

– Это я знаю. Куда исчезло тело?

– Ее забрать дом.

– Что?! Кто?!

Во мне поднялась волна кипучего гнева. Как они посмели?!

– Дой. Тай Дэй. Двоюродные братья. Дядья. Забрать Сари с То Тан дом. Меня – смотреть ты.

– Она была моей женой. Я…

– Она быть нюень бао прежде твоя жена. Она нюень бао сейчас. Она быть нюень бао завтра. Блажь Хонь Трэй это не менять.

Я подавил негодование. С точки зрения нюень бао, Гота права. К тому же прямо сейчас я ничего не могу поделать. Желания, лелеемые еще утром, улетучились, и хочется лишь одного – сидеть на месте и жалеть себя.

С чашкой чая я вернулся в свою комнату. Усевшись на нашу супружескую кровать, достал нефритовый амулет, принадлежавший Хонь Трэй. Он показался теплым и даже более живым, чем я сам. Я уже давно не носил его и теперь надел на левое запястье.

Злость можно будет выместить на дядюшке Дое, когда он явится.

Если только явится…

Своей тактической задачи не выполнил ни один отряд душил, зато они прекрасно справились с задачей психологической. Город был потрясен, власти парализованы. Воцарившийся ужас не шел ни в какое сравнение с причиненным уроном.

Впрочем, Капитан взял ситуацию в руки и развернул кругом.

На следующее же утро, пока большинство из нас все еще боролись с чувствами, он под старой личиной Освободителя отправился к таглиосским солдатам. Старик объявил новую эпоху – эпоху беспощадной войны с Хозяином Теней и туга, причем предал огласке лишь меньшую часть происшедшего во дворце. Слухи, разбежавшись по городским улицам, воспламенили народный гнев. Долгие годы война шла где-то далеко, в Тенеземье, а посему лишь слегка затрагивала чувства населения Таглиоса. Набег обманников снова принес войну к самому порогу, и энтузиазм былых дней воскрес.

Освободитель сказал народу, что годы подготовки уже позади. Настал час правого суда над подлым врагом.

Но немедленное выступление означало зимнюю кампанию. Я спросил Старика, действительно ли он намерен начать, не дожидаясь потепления.

– Еще как намерен. Ты знаешь, где они закрепились, – летал туда с Копченым. Найдется ли такой безумец, что рискнет в снегопад пробиваться через Данда-Преш.

Выходит, нашелся.

– Солдатам придется не сладко.

– Если пройдет старый хрен вроде меня, то и все остальные пройдут.

Верно. Только старому хрену будет все же попроще, чем остальным. На то он и одержимый.

Хотя… одержимости и лютости в Черном Отряде столько, что хватит на всю армию.

Я с головой ушел в работу – она помогала пережить суровые времена. Больше я не проваливался в ужасы вчерашнего дня, чтобы избежать ужасов дня сегодняшнего. Однако спалось плохо. Под покровом сна по-прежнему таился ад. Я возился с Анналами, восстанавливая то, что пожрал огонь. Для этого я без устали и жалости гонял Копченого в прошлое, проверяя свои воспоминания.

Арсенал под управлением Одноглазого наращивал выпуск продукции. Старику постоянно требовались деньги, и поборами он доводил правящий класс до остервенения.

Весть о переменах распространялась по таглиосским землям с быстротой лошадиных копыт.

Госпожа начала собирать армию и обучать ее приемам войны со сгустками Тьмы, благодаря которым Хозяева Теней получили свое название.

До меня дошло, что Гоблин куда-то запропастился, – но с опозданием в несколько недель. Я боялся, что колдуна убили, хотя Костоправ вроде не тревожился за его судьбу.

Одноглазый был страшно раздосадован. Он так старался свести приятеля с моей тещей, а того и след простыл.

В ночи, когда ветер не врывается в пустые окна, не гуляет по безлюдным палатам и не шепчется с мириадами ползучих Теней, крепость наполнена безмолвием камня.

Безжалостные сны обуревают того, кто распят на истлевшем от древности троне. Вот на него падает солнечный луч. Спящий вдыхает этот свет и выдыхает волшебный шар своих сновидений. И тот, непостижимым образом отыскав дорогу в извилистых безжизненных коридорах, устремляется в мир – искать сознание, которое его воспримет. И по всей равнине Тени корчатся, точно миноги, ощутившие приближение огромного хищника.

Звезды подмигивают им с холодной насмешкой.

Выход есть всегда.

Обитель боли?

Издевательский смех.

Да, она прекрасна. Почти так же, как я. Но она – не для тебя.

Женщина заботливо укрыла ребенка на ночь. Каждый ее жест был исполнен грации.

Я…

Внезапно там оказался я.