Праведный палач - Джоэл Харрингтон

Практически вплоть до своего 60-летия Майстер Франц не выказывал видимых признаков усталости, выполняя должностные обязанности. Постепенно он стал реже выезжать по работе и, по-видимому, совсем перестал после 1611 года, но продолжал лично исполнять почти все порки и другие телесные наказания много дольше большинства коллег-палачей, передававших в этом возрасте физически тяжелую работу помощникам помоложе[466]. Первый признак приближающегося заката пришелся на февраль 1611 года, когда он пережил свою самую страшную неудачную казнь – потребовалось три удара мечом, чтобы обезглавить кровосмесительницу и прелюбодейку Элизабет Мехтлин. Зрители были шокированы «позорным и ужасным» исполнением приговора опытным палачом 57 лет[467]. Единственным письменным признанием Франца этого широко обсуждавшегося конфуза стало всего одно слово в конце дневниковой записи: «неудачная». Спустя год особо дерзкий доносчик и государственный шпион выскользнул из рук палача во время его изгнания из города, после чего был до смерти забит камнями разъяренной толпой, что повлекло официальное расследование и беспрецедентный выговор палачу-ветерану[468]. Затем были еще две неудачные казни, одна чуть позже в том же году, 17 декабря, другая в следующем, 8 февраля 1614 года, – ни одна из них не удостоилась упоминания в дневнике Франца. Однако никаких явных требований отставки пожилого палача не последовало, и он казнил еще 18 бедных грешников в течение 34 месяцев.

Последний год службы Майстера Франца начался совершенно непримечательно – два успешных обезглавливания и несколько порок. Но ночью 31 мая какие-то люди опрокинули нюрнбергские виселицы[469]. Шмидт не упоминает об этом происшествии в своем дневнике и, по-видимому, не придает ему никакого значения, полагая, что это всего лишь акт пьяного вандализма. Однако менее чем через месяц он фиксирует некое тревожное событие, произошедшее во время повешения шпиона Линарда Керцендерфера (он же Корова Ленни) 29 июля 1617 года. По словам одного хрониста, первая попытка палача закрепить петлю была сорвана «внезапным штормовым ветром», который снес обе лестницы, так что их пришлось вернуть на место и привязать как можно быстрее. Майстер Франц и «совсем обезумевший бедный грешник» с трудом продвигались вперед среди мощных порывов, которые «ревели и свирепствовали так, что сдували и бросали людей туда и сюда». Но, как только осужденный, отказавшийся молиться, наконец повис в петле, «ветер успокоился и воздух стал совершенно неподвижным». «В тот же миг заяц выскочил из ниоткуда и побежал под виселицу сквозь толпу», преследуемый собакой, «которую никто не признал» и многие приняли за демона, охотящегося на душу бедного грешника. Потрясенный, но более осмотрительный Майстер Франц, записал в дневнике: «Богу лучше ведомо, что это был за заяц и какой его ждал конец»[470].

Майстера Франца, казалось, не смущали предзнаменования или старость, и в течение следующих пяти месяцев он повесил еще трех воров и выпорол двоих, прежде чем случилась та самая казнь, последняя в его карьере. Приговор о сожжении заживо фальшивомонетчика Георга Карла Ламбрехта 13 ноября 1617 года был редким событием для Нюрнберга и лишь второй казнью таким способом за все 40 лет службы Шмидта. Как всегда озабоченный достойной организацией насилия, совет Нюрнберга приказал палачу ускорить смерть осужденного, либо привязав мешочек с порохом на шею, либо сначала задушив его, «хотя и незаметно для толпы»[471]. Майстер Франц ответил, что предпочитает удушение, так как порох может либо не загореться, либо взорваться с такой силой, что пострадают окружающие. Как обычно, советники положились на его опыт, лишь подчеркнув еще раз, что удушение должно быть сделано таким образом, «чтобы толпа не заметила». Такое решение объяснялось эффективностью, а не милосердием – ужас зрителей при виде сожжения заживо необходимо было поддержать.

Все указывало на то, что казнь Ламбрехта должна была стать одной из самых гладких в карьере Шмидта. В течение предшествовавших ей пяти недель, по словам тюремного капеллана, бедный грешник «больше разговаривал с Богом, чем с людьми», непрестанно плача и молясь[472]. После полного отпущения грехов и получения причастия в своей камере, за пять дней до запланированной казни, Ламбрехт отказался «загрязнять и отравлять свое тело едой или питьем». Процессия тоже была образцовой – бедный грешник попеременно молился вслух и просил у тех, мимо кого он проходил, прощения. Что было особенно важно для Майстера Франца, осужденный еще раз признал вину и попросил прощения перед тем, как встать на колени, чтобы прочесть «Отче наш» и другие молитвы.

В итоге Франц решил положиться как на мешочек с порохом, так и на тайное удушение, игнорируя собственный довод, высказанный совету. Возможно, у него было предчувствие, что удушение может сорваться, но он не мог предвидеть, что сбой дадут обе меры, вызвав мучительную агонию Ламбрехта и эффектный провал казни, который мы описали в начале книги. Что характерно, Шмидт не стал обвинять в неудаче своего Льва, Клауса Колера, ни перед начальством, ни в своем дневнике. Он фактически описывает казнь в духе ревизионизма, как успешное сожжение заживо, отвергая любую возможность заподозрить ее неудачный финал. Нет никаких намеков на то, что он признает эту казнь как конец карьеры, в отличие от позднейших, переписанных версий дневника, и остается на посту, лично исполнив порку три недели спустя, и еще одну, уже последнюю, 8 января 1618 года.

Точку в 45-летней карьере поставил другой, совершенно заурядный случай. 13 июля 1618 года многолетний церковный смотритель Линхард Паумайстер сообщил городскому совету, что почтенный Майстер Франц был слишком слаб, чтобы исполнить хотя бы одну из двух казней, запланированных на следующую неделю. Паумайстер не уточнил природу болезни, но сам Шмидт осторожно замечает, что она началась девять дней назад. Когда ему предложили найти «компетентного человека», способного заменить его «до тех пор, пока он не выздоровеет», Франц ответил весьма уклончиво, сказав, что не знает, кого можно посоветовать, но что «мои господа» могли бы сделать запрос в ближайшие Ансбах и Регенсбург. Если палач-ветеран собирался обеспечить себе этим возможность дальнейшей работы, то его надежды были быстро разрушены. Для проведения предстоящих казней – вора и детоубийцы – его начальство сперва планировало обойтись обычным вызовом приезжего палача, но через неделю неожиданно пришла заявка от Бернхарда Шлегеля, палача из соседнего провинциального Амберга. Бегло ознакомившись с рекомендациями Шлегеля, они предложили ему жалованье в 2,5 флорина в неделю плюс бесплатное жилье. Кандидат на должность, проявив прямоту, которую нюрнбергские советники вскоре узнали очень хорошо, потребовал той же оплаты, что и у Майстера Франца (3 флорина в неделю), плюс годовой запас дров и немедленное заселение в Дом палача. Все еще не получив ответ из Регенсбурга, совет согласился с условиями Шлегеля, и он был приведен к присяге в качестве пожизненного работника спустя две недели после заявления о недомогании Майстера Франца. Еще через неделю новый палач обезглавил на Вороновом Камне двух своих первых жертв[473]. Последняя запись в дневнике Франца, охватывающем почти полвека, лаконична: «4 июля [1618 г.] я заболел и в День святого Лаврентия [10 августа] оставил службу, пробыв в этой должности и выполняя свои обязанности в течение 40 лет».