Праведный палач - Джоэл Харрингтон

Но даже эта победа оказалась трагически недолгой. Несмотря на свою значимость, свадьба проходила уединенно. На этот раз отсутствие большой церковной церемонии было продиктовано не бесчестием невесты, а хрупким здоровьем жениха. Возможно, художник подозревал, что у него осталось не так много времени, и он по большей части намеревался передать наследство своему личному врачу, в котором стал видеть заботливого друга и наставника. В конце концов, и бывший актер, и отставной палач были изгоями, преодолевшими колоссальные препятствия и в итоге достигшими каждый своей цели. Какой бы ни была мотивация Аммона, после свадьбы он больше не выходил из дома на Обере-Вердштрассе и 19 дней спустя умер[494]. Мария осталась с именем и имуществом знаменитого художника, но без потомков, без внуков для своего престарелого отца.

Буквально через месяц шведский король Густав II Адольф со своим полком вошел на рыночную площадь Нюрнберга, приветствуемый сочувствующей толпой протестантов. С 1618 года большинство немецких земель были сотрясаемы конфликтом, который позднее назвали Тридцатилетней войной – ядовитой смесью религиозного рвения, династических амбиций и самовоспроизводящегося насилия. Шведская интервенция 1630 года первоначально предвещала утрату имперских католических завоеваний и неизбежный конец многолетней войны и страданий. Вместо этого преждевременное триумфальное вхождение Густава Адольфа в Нюрнберг ознаменовало начало самых разрушительных пяти лет в истории города и дальнейшую эскалацию войны. В последующие месяцы 20 000 шведских солдат, расположившихся лагерем у городских стен, потребовали непомерных «контрибуций» из муниципальной казны. Но что еще хуже, сам Густав Адольф был убит в 1632 году в битве при Лютцене, лишив протестантов силы, их самого харизматичного лидера и заведя войну в тупик, который погрузил Центральную Европу в кровавый конфликт еще на 16 лет. В это же время Нюрнберг был поражен первой из трех волн чумы, в результате которой погибли более 15 000 жителей и беженцев, в том числе Франц Штефан Шмидт, 41 года от роду, скончавшийся 11 января 1633 года[495]. Он так и не был женат и проживал до самой смерти в отцовском доме. Детей он не оставил.

Похоронная процессия на кладбище Св. Роха, расположенном на юго-западе сразу за городскими стенами. Могила Франца находится примерно в 15 метрах слева от часовни кладбища на переднем плане (ок. 1700 г.)

Как и все нюрнбержцы, Франц и трое его оставшихся взрослых детей – Розина, Мария и Франценханс – были рады кратковременной передышке от заполонивших город похорон и карантинов, которая, наконец, пришла летом 1633 года. Однако на следующую зиму их настигла еще более яростная вспышка чумы и других болезней. 1634 год оказался самым смертоносным в истории Нюрнберга: по меньшей мере 20 000 взрослых и детей скончалось от смертельных болезней, которые расцвели в перенаселенном городе. И даже человек, убивший своими руками, пожалуй, больше людей, чем кто-либо еще в этом городе, а то и во всей империи, был окончательно сражен подступившей со всех сторон смертью в пятницу, 13 июня 1634 года, в возрасте 80 лет[496].

Похороны Майстера Франца Шмидта, которые в более спокойные времена могли бы стать значительным местным событием, были едва заметны на фоне всеобщих страданий в этот год потрясений. О самих похоронах нам неизвестно почти ничего, лишь то, что городской совет единодушно и полностью подтвердил «респектабельность» Майстера Франца «ввиду имперской реституции почтенного рождения». Он был похоронен на следующий день после смерти на семейном участке кладбища Св. Роха, который купил полвека назад, рядом с его давно умершими Марией и четырьмя детьми. Самое главное, что во всех официальных записях о его смерти он значился как «Достопочтенный Франц Шмидт, Целитель, с Обере-Верд [штрассе]», то есть без какого либо упоминания о его бесславной профессии, которой он отдал 45 лет и которая в конце концов обеспечила ему этот статус[497]. Невозможная, казалось бы, мечта, одухотворявшая его жизнь, стала реальностью, высеченной для всех потомков и поныне различимой на могильном камне.

Смерть настигла Франца Шмидта в 1634 году – в момент наибольшего упадка Нюрнберга за все это непокойное десятилетие. После пика своего процветания, пришедшегося на середину жизни Шмидта, город вступил в период постепенного, а затем и стремительного заката. Развитие мировой торговли представляло собой растущую угрозу для городских купцов и банкиров, равно как и усиление конкуренции с Нидерландами и Францией в сфере высококачественного производства. Но вызванный этим рост инфляции и безработицы оказался не самым страшным бедствием – его быстро превзошла по своей разрушительной силе Тридцатилетняя война. В течение 15 лет, предшествующих заключению Вестфальского мира в 1648 году, более 50 000 жителей Нюрнберга умерло от эпидемий или голода, долг магистрата достиг 7,5 миллиона флоринов, а сам знаменитый город стал клониться к упадку, который к XVIII веку приведет его в состояние провинциального захолустья. «Никто не выиграл в Тридцатилетней войне», – писал Мэк Уолкер, но Нюрнберг, несомненно, оказался одной из ее жертв, что стало трагической кодой двух предшествовавших столетий славы[500].

С личным наследием Франца тоже не все было благополучно. Меньше чем через год после его смерти в возрасте 47 лет умерла Розина, возможно в результате той же эпидемии, которая убила ее престарелого отца, оставив Марию и Франценханса единственными выжившими детьми покойного палача. Франценханс продолжал поддерживать уменьшившееся домохозяйство и медицинскую практику, доставшуюся от отца. Но через несколько месяцев после смерти Майстера Франца преемник палача и его давний враг Бернхард Шлегель возобновил вендетту против своего предшественника. На этот раз он пожаловался в городской совет, что сын Шмидта оставил его «без пациентов», лишив возможности заработать «маленький кусочек хлеба» этим побочным занятием. По словам Майстера Бернхарда, условия имперской реституции Франца не распространялись на его потомство и, если совет не желает осудить его конкурента, он должен по крайней мере компенсировать Шлегелю потерянный доход – «особенно в эти трудные, неспокойные времена». Сверившись с копией реституции Майстера Франца и посоветовавшись с главным городским юристом, совет отклонил ходатайство Шлегеля, но предоставил ему небольшое вознаграждение. Год спустя настырный палач еще раз посетовал, что единственный выживший сын Шмидта оставляет его «без пациентов», и повторил свою просьбу об официальном вмешательстве или повышении его собственного жалованья. Вновь получив отказ, Шлегель на этот раз сообщил своим работодателям, что города Регенсбург и Линц ищут палачей на полную ставку, но ежегодная прибавка к жалованью на 52 флорина, то есть на 35 процентов, удержит его в Нюрнберге. Доведенный до белого каления, городской совет поручил своему уголовному отделу либо найти другого палача, либо договориться с нынешним, подчеркнув, что «нельзя препятствовать целительству Шмидта». Не найдя альтернативы Шлегелю, его работодатели согласились на временное еженедельное повышение платы «до лучших времен», хотя и значительно более скромное, чем просил вечно стесненный в средствах Майстер Бернхард. Три года спустя, в мае 1639 года, Валентин Дойзер, «иностранный палач», получил разрешение на лечение пациентов в городе и уже до конца года заменил больного Шлегеля на временной, а затем и на постоянной основе в качестве официального палача Нюрнберга. 29 августа 1640 года Бернхард Шлегель скончался и был похоронен на кладбище Св. Роха, недалеко от места упокоения его предшественника[501].