Дикий фраер - Сергей Донской

Еще не мужчины и не женщины, а дети, от мала до велика, канючат у родителей материальные блага, истерически хохочут на своих конопляных посиделках, врут, слушают громкую музыку, танцуют до седьмого пота, до дыр в подошвах кроссовок, опять врут, рисуют друг другу на плечах фальшивые татуировки, по-кроличьи случаются или по-обезьяньи онанируют, но все же чаще всего врут, врут, врут!

Старики… Петр плохо представлял себе, чем занимаются старики, однако и у них, даже тех, кому вовремя не выплатили пенсию, положение было не такое критическое, как у него самого, заживо гниющего в холодной яме с картошкой.

Но главное, все эти люди, от самых беззубых до самых зубастых, постоянно что-нибудь жуют, кусают, перетирают деснами, мусолят, хлебают, втягивают в себя, всасывают и наконец глотают, наполняя желудки кто чем горазд.

Прокисшее молоко и йогурты, вчерашний борщ и блины с пылу с жару, картошку жареную, картошку вареную, печеную, толченую, но никак не сырую, не вялую и не дочерна сгнившую, как та, которая чавкала под ногами Петра.

Уж он бы не стал привередничать, дай ему волю набить желудок! Уплетал бы за обе щеки все, что перед ним поставили бы. Пельмени, сдобренные маслицем, отбивные, посыпанные лучком, суп с фрикадельками, плов и спагетти, кашу и яичницу – все умял бы Петр за милую душу, даже сколько угодно селедки в уксусе, лишь бы дали ему побольше хлеба, мягкого, горячего, пахучего!

Его челюсти машинально совершили несколько жевательных движений, после чего рот наполнился таким количеством голодной слюны, что, сглотнув ее, Петр слегка утолил все усиливающуюся жажду.

Закуски и салаты, блюда первые, вторые и третьи по-прежнему хаотично возникали перед его мысленным взором, и, чтобы избавиться от этого сводящего с ума наваждения, он попытался представить себе, чем еще может занять себя насытившееся человечество, когда со стола убрано, крошки сметены в мусорное ведро, а посуда сполоснута горячей водой.

Ничего другого, кроме аляповато-цветистого телеэкрана, Петр вообразить так и не смог. Но разве этого мало, чтобы дождаться того благословенного момента, когда глаза начнут сонно слипаться!

Телевизионные программы, они поразнообразнее любых наркотических галлюцинаций. Там одних сериалов столько, что если все смотреть, то собственную биографию вместе с фамилией напрочь позабудешь. Там с утра до вечера боевики и комедии, а с вечера до утра ужасы и эротика. И европейский футбол, и мясистые титаны рестлинга, и экстремальные ситуации, и всяческие ток-шоу, на которых обалделые участники вдруг становятся откровеннее, чем на исповедях (в напитки им подсыпают какую-нибудь гадость, что ли?). Там всем кому ни попадя выпадают сплошные счастливые случаи, а призов из студий люди уносят столько, что теряют по пути пачки денег и коробки с бытовой техникой.

Ну, политикой Петр тоже интересовался, не так сильно, как волосами, зубами и фигурами рекламных девочек, конечно, но все же запросто отличал, скажем, Жириновского от Бари Алибасова, Лебедя от Булдакова и наоборот. Больше всех ему импонировал президент – то олигархов в бараний рог согнет, то опять раскручивает их же на полную катушку. Железная хватка, блин! Своя рука владыка! Олигархи при нем уже не жируют внаглую, а трясутся над своими миллиардами и журналистам слезливо жалуются. Ни днем, ни ночью нет покоя буржуинам проклятым! Отнять теперь у них награбленное, правда, уже не отнимешь, но зато и настроение у них подпорчено, и сон тревожный, и аппетит никудышный.

Аппетит! Петр постепенно озверел от голода настолько, что начал все внимательнее приглядываться к проросшим клубням и даже расхаживать по ним перестал, чтобы не давить подошвами те, что смотрелись получше. «Костер бы развести, – уныло подумал он, – но только дров вокруг не наблюдается, да и зажигалки при себе нет».

Обыскать труп, пронзенный вилами, он так и не решился. Валявшийся рядом с мертвецом пистолет осмотрел и за отсутствием патронов зашвырнул в угол. Возможно, в карманах убитого имелись деньги, но у Петра их теперь водилось столько, что хоть завались, а проку от них было мало, вернее даже, никакого проку.

Кто же это бандюгу здесь укокошил? – задумался он уже в который раз за последние часы. Неужели Элька? Похоже на то. Расправилась со здоровым вооруженным мужиком и сбежала. Рисковая девчонка, слов нет. С такой бы Петр в разведку пошел. Лучше, конечно, в свадебное путешествие, но и просто находиться рядом с ней он счел бы за счастье.

Не хотелось даже думать о том, что больше никогда он ее не увидит. При одной мысли об этом Петру вспоминалось, что у него, как и у всех людей, имеется сердце, и оно, это сердце, не просто гоняет кровь туда-сюда, а еще и томиться умеет, и сжиматься болезненно, и ритм отбивать в груди сумасшедший.

Странное это было чувство, полузабытое как сон. Давным-давно, еще в школьные годы с Петром приключилось нечто подобное. Имя той девочки позабылось, а как тосковал он по ней, как томился в ее присутствии, как мечтал о ней, обнимая подушку, – это почему-то в памяти засело накрепко. Даже начальные строчки первого и последнего стиха, сочиненного тогда Петром, запросто восстановились в сознании: «Выткался над озером алый цвет зари (это, честно говоря, было позаимствовано у какого-то настоящего поэта, но зато продолжение написал он сам), про любовь и дружбу со мной поговори».

Петр подумал, что если ему еще когда-нибудь посчастливится повстречать Эльку, то он обязательно зачитает ей эти строки, как будто посвятил их лично ей, когда сидел в неволе, как самый настоящий трагический герой. Память тут же услужливо подсказала еще кое-что из школьной поры: «Погиб поэт, невольник чести»… Это Петру совсем не понравилось, он трижды сплюнул через плечо (тьфу-тьфу-тьфу) и решительно переключился с лирики на более насущные проблемы.

Нужно было выбираться из этой дыры, тем более что предсказание Романа насчет жажды начало сбываться. Петру казалось, что его язык начал распухать, а пересохшая глотка, наоборот, – катастрофически сужаться. Возможно, это было результатом обычной мнительности, но Петр ничего не знал о самовнушении, у него даже слова такого не было в лексиконе.

Для начала он принялся настойчиво забрасывать наверх веревочную лесенку, уповая на то, что она в конце концов за что-нибудь зацепится своими деревяшками и откроет путь на свободу. Ничего из этой затеи не вышло. Петр совершил ровно сто бросков и столько же раз мрачно проводил взглядом падающий обратно трап. В принципе, если бы даже случайно удалось найти наверху зацепку, притаившийся поблизости Роман обязательно позаботился бы о том, чтобы Петр сверзился обратно, так что надежда на лесенку была слабой. Отказаться от нее оказалось проще простого. Слегка запыхавшийся Петр так и выразился:

– Ну и хрен с тобой!

Куча веревок и дощечек никак не прореагировала на оскорбительное замечание. Петр переключил внимание на те самые вилы, по древку которых намеревался вскарабкаться наверх с помощью Эльки.

Теперь они были засажены между ног мертвого бандита, и извлечение их требовало немалых усилий: физических и моральных.