Янмэйская охота - Роман Суржиков

— Ага, — усмехнулся Мо. — Скажи, как ты рад.

Хармон оцепенел, будто мышь перед удавом. Прилип к Мо немигающим взглядом, боясь выронить хоть звук.

— Ты сильно задолжал Великому Дому Лабелин, — сообщил Мо. — А все долги нужно возвращать, верно?

Двое головорезов вернулись в холл:

— Дом пуст. Нет никого.

— Все равно будьте настороже, — приказал Мо. — Итак, Хармон-торговец, вот что сейчас произойдет. Ты станешь упираться, спорить, жалобить, а может, даже угрожать. Мы сломаем тебе несколько пальцев, выбьем глаз, отрежем ухо — и ты сдашься. Но привезти тебя в Лаэм в таком виде будет слегка не с руки. Потому, дружок, давай пойдем коротким путем. Ты просто скажешь: «Ага» — и дашь мне все, что нужно. Ага?

Хармон хотел сказать, но не смог. От ужаса ему свело челюсти, перехватило дыхание. Все его оставшиеся силы уходили на то, чтобы втягивать воздух.

— Нет?.. — удивился Мо. — Осмысли-ка еще раз. Когда мы все из тебя выбьем, ты станешь котлетой, мясным фаршем. Хочешь остаться человеком? Скажи: «Ага».

Хармон издал хрип, никак не похожий на согласие. Но большего он не мог. Попытался кивнуть — каменная шея не согнулась. Пошевелить руками — те будто приросли к подлокотникам.

— Считаешь себя крепким орешком? — хмыкнул Мо. — Или думаешь, мы с тобой шутим? Ну, я покажу, какое у нас чувство юмора.

Мо глянул на своих головорезов, один из них спросил:

— Содрать с него шкуру?

— Нет, Восемь, начнем с другой процедуры. Я думаю, будет хорошо совместить две пользы в одном действии. Одного проверим, другого напугаем.

Мо повернулся к худому парню в шляпе, и тот сказал с легкою усмешкой:

— Спасибо, друг Мо, что уделил мне внимание. Раз уж ты смотришь на меня, то не ответишь ли: зачем я здесь?

— Ты работаешь на меня, — раздельно произнес Мо.

— Это я и делал в Лаэме, дружище. Не дожидаясь оплаты, уже начал наметки по твоей второй задаче, чтобы, когда уплатишь, все сразу было на мази. Но ты притащил меня в Мелисон, а что я здесь забыл? Одного толстяка ты и сам одолеешь.

Слащавый Мо смерил парня в шляпе долгим пристальным взглядом.

— Хочу, чтобы ты доказал серьезность намерений. Хочу знать, что никакие моральные штучки тебя не остановят. Убей Ванессу-Лилит.

Рико с женой и дети — все разом завыли сквозь кляпы. Шляпа совершенно спокойно приблизился к Ванессе, погладил ее щеку.

— Сто эфесов, друг Мо.

— Какого черта?!

— Белокровная дворянка — дорогая дичь. Я тебе еще скинул по-братски, с другого бы взял сто пятьдесят.

— Тогда зарежь ребенка. Любого.

Рико захлебнулся воем: «Ыыыыыы!»

— Ребенок дворянки — тоже дворянин. Сто золотых, парень.

— Да чтоб тебя солнце спалило! Ты асассин или нет?!

Шляпа огляделся, поправил шляпу.

— Задешево могу кончить торгаша. Он богатый, но безродный. Сорок золотых.

И даже тогда Хармон не смог выдавить ни звука, лишь глаза его полезли из орбит.

Мо процедил:

— Торгаш нужен моей госпоже, его не трожь. Убей мальца.

— Сотня, — повторил шляпа.

— Не надо детей, — прогнусавил один здоровяк. Лицо было такое, будто его мутило.

— Да что за карусель! — рявкнул другой головорез. — Дай десятку, Мо, и я всех их кончу!

— Не тебя проверяю, тупица. Родриго, сучий сын, покажи, наконец, кто ты есть!

— Заплати.

Мо ткнул в архитектора счастья:

— Сколько этот стоит?

— Двадцать.

— Дам десять.

— Пятнадцать.

— Идет!

Нечто блестящее выпало в руку Родриго, и тот сделал один быстрый взмах. Шея Онорико-Мейсора распахнулась раной, он зашатался и рухнул, заливая кровью пол.

Детский рев, задушенный кляпом вой Ванессы, предсмертный хрип, тошнотворный запах крови. Все вместе обрушилось на нервы Хармона Паулы — и, наконец, смело его оцепенение.

— Нет! — закричал торговец.

— Хармон Паула, — вопросил Мо, — оценил ли ты серьезность моих намерений?

— Да, я все понял, я отдам! Не убивайте больше!

— И что же ты отдашь? — уточнил Мо.

— Ну, эту… ее…

— Ха-ха. Нет, дружок, эта мне ни к чему. Мы здесь совсем не за этой. Мы пришли ради денег.

Хармон разинул рот.

— Ради денег?..

— Ты удивлен? У тебя их много, а нам нужны. Потому ты заплатишь тысячу пятьсот эфесов моему другу Родриго, а остальные отдашь мне. Имеешь возражения?

— Нет… — выдавил Хармон.

— Он заплатит? — переспросил широкополый Родриго.

— Не я же, — осклабился Мо. — Виноват, тысячу пятьсот пятнадцать.

Как найти себя?

Праматери завещали: «Свое место в мире прими с достоинством». Где отыскать то место, которое сможет зваться твоим?

Уэймар укрыт извечным туманом. Серая морось стоит в воздухе, пропитывает одежду, пыльной росою усыпает волосы. Неверно, что в тумане мир кажется призрачным. Напротив: вездесущая влага придает краскам сочности, звукам — четкости, фигурам — жизни. Лоснящиеся бока лошадей, сутулые плечи всадников под мокрыми плащами, обвислые шляпы прохожих, стены в побегах плюща, укрытых росистыми каплями, зеркальные булыжники мостовой и высекаемый из них звон подков, стук набоек, шарканье подошв… Все жизненно до оскомины, накрепко вшито в ткань мироздания, вплетено в полотно этого мига — не вырвешь, не сотрешь. А вот ты — наполовину иллюзорна. В этом легко убедиться: просто отъедь на десяток шагов — и все померкнет, подернется дымкой тумана. Жизнь продлится, как шла, но тебя в ней уже не будет. Ты — гостья. И в тумане, и в жизни.

Леди Иона София Джессика въезжает в мужнин замок. Ныряет в разверстую пасть ворот, выныривает во двор, оставив за спиною глыбу надвратной башни. Замок напитан жизнью. Звенят кольчугами стражники, вскидываясь в салюте. Гомонят слуги — разгружают подводу: один хекает, бросая сверху мешки, другие растаскивают по каморам, горбясь под грузом. Сир кастелян с балкона сыплет указания, и пара адъютантов порывается бежать-исполнять, а он все мечет новые и новые приказы, и ясно, что первые уже забыты. Пара белошвеек пересекали двор и замерли в реверансе, но головки вертятся, а глазища поблескивают вслед каждому проезжающему кайру. В конюшне ржут и всхрапывают лошади, взбудораженные вновь прибывшим табуном. Гробовщик распоряжается над телегою, в которой, завернутый в саван, мокнет унылый покойник. Тоскливая неподвижность мертвеца, его вопиющее неучастие в общем движении лишь подчеркивает то, насколько живы все остальные. Замок и все его обитатели — весомая, несомненная часть бытия. О себе леди Иона не скажет этого.