Янмэйская охота - Роман Суржиков

— Душенька, я так и чувствовал, что ты захочешь пояснений, потому решил изложить свои слова на бумаге. Будь добра, прочти!

Он протянул конверт, Иона удивленно моргнула:

— Прочесть?..

— Да, дорогая.

— Вместо беседы?

— Чувства к тебе могут сбить меня с мысли, может случиться непонимание. Будет лучше, если ты прочтешь — в письме все передано точно и верно.

Иона взяла конверт, но не подумала сломать печать.

— Любезный мой Виттор… Мы с тобою — дети разных земель, воспитаны в разных нравах. В Первой Зиме не принято передавать письмом то, что действительно важно. Мой отец объяснял так. Если двое собеседников имеют расчет впоследствии доказать третьей стороне (судье или владыке), что лишь один из них прав, то им стоит изложить суть дела на бумаге. Но если два человека чести готовятся не к будущему конфликту, а ко взаимному пониманию — им стоит говорить. Говорить столько, сколько потребуется для сближения, и ни словом меньше.

Граф Виттор поджал губу, довольно явно выдав раздражение.

— Стало быть, ты не желаешь читать?

— Я жажду услышать тебя. Писем мне достало в Фаунтерре.

Она отложила конверт и принялась ждать. Граф не выдержал:

— Ладно, изволь, раз так настаиваешь. Хотя меня неприятно поражает твое упрямство. Что же ты хочешь услышать?

— Ты знаешь и сам, раз изложил на бумаге.

— Я видел тот взгляд, каким ты ошпарила Мартина. Уж конечно, я знаю: хочешь говорить о моем брате. Но, верно, ты совсем не дала себе труда поразмыслить. Зачем я вывел Мартина к столу, зачем выпустил из заточения? Знаешь ли, миновало полгода! Если б я все это время держал его в башне, пошли бы слухи и кривотолки, мы стали бы мишенью для черных домыслов. В конечном итоге, пострадала бы репутация Дома Шейланд, на нас легло бы пятно позора. Странно, что ты не понимаешь этого!

Иона не сразу нашла слова.

— Правда: я не понимаю. Ты не просто избавил убийцу от расплаты, но скрыл само его злодеяние?!

— А ты желала, чтобы я звонил про это на каждом углу? Мартин — больной человек! Что ж мне, кичиться его безумием?!

— Но это же подлость, преступная подлость! Ты покрываешь убийцу, выдаешь за честного и уважаемого человека, сажаешь за один… за один стол со мною! Понимаешь ли ты, что он сделал? Двадцать семь жертв погибли под пытками! Моя Джейн и леди Минерва чуть не оказались в их числе!

— Он болен, говорят тебе! — гневно выплюнул муж. — Мартин никого не убивал, его хворь погубила этих несчастных! Хочешь наказать больного за то, что он нездоров?

— По меньшей мере, я не хочу видеть его за своим столом, в моем доме, в моем замке. Он болен — отправь его в богадельню!

— К твоему сведению, Мартин выздоровел и раскаялся в своих поступках.

Это выбило землю из-под ног Ионы. Чего угодно могла ждать она — но не такого. «Мартин — убийца, но он мой брат, я его пожалел». «Мартин — безумец, но что тут поделать? Будет жить взаперти, под надзором». «Мартин заслуживает смерти, но он нужен мне: я готовлю политический брак». Ни одно из этих объяснений не пришлось бы Ионе по душе, но она хоть знала бы, что слышит искренние слова.

— Выздоровел?

— Именно так.

— Каким образом?

— Ходил к лекарю, пил снадобья.

— Разве есть снадобье от безумия?

— А ты изволишь мне не верить?! — вскипел Виттор.

Она не верила скорее себе, чем ему. Чувства и опыт говорили, что слова мужа — вранье. Но невозможно было принять, что леди Ориджин рода Агаты слышит от своего лорда-супруга прямую и наглую ложь.

— Я… Я не знаю…

Он все смотрел, наливаясь гневом, и она не выдержал дикого абсурда ситуации — бросив Мартина, переметнулась к другой теме:

— Зачем ты продал Светлую Сферу?

— Что?..

Иона заговорила со странною торопливостью:

— Я встретила… взяла в плен одного наемника, Джоакина Ив Ханну. Он был здесь прошлой весною вместе с торговцем, Хармоном. Я не знала, по какому делу, но добилась ответа. Этот Хармон по твоему поручению продал Священный Предмет!

Она поняла, почему спешит: чтобы быстрей показать, как много ей известно, и не дать мужу повода солгать. Она страшилась прямой лжи, будучи бессильна перед нею, как придворный фехтовальщик — против мужика с оглоблей. Устыдившись собственной слабости, Иона окончила медленней и жестче:

— Ты сбыл часть достояния Дома Шейланд, сделав беднее наших будущих детей. Ты продал Светлую Сферу врагам моего рода — Лабелинам. Ты сделал это тайком от меня. Как ты мог?

— Раз уж ты хочешь знать… — граф помедлил так, будто какая-то причина могла заставить Иону отступить. — Раз уж так желаешь, то слушай. Твой лорд-отец запросил за тебя несусветный выкуп — сто тысяч эфесов. Это чушь и ересь, императоры не платят столько семьям невест! Чтобы наш союз стал возможен, ради нашей с тобою любви мне пришлось — да, пришлось! — продать Предмет. Думаешь, я счастлив, что так получилось? Уж конечно, я сохранил бы Сферу, если б герцог Десмонд хоть немного умерил аппетиты!

Видимо, он метил пристыдить ее. И верно, было чего стыдиться: герцоги Первой Зимы — жестоки, надменны, порою бессердечны, но в жадности их прежде не уличал никто. Однако Иона ощущала подвох.

— Разве твои дела столь плохи, чтоб не найти чистых денег? Мне казалось, банки Шейланда…

— Именно — тебе казалось! Ты понятия не имеешь о моих делах, поскольку в жизни не интересовалась ими! Воротишь нос от любых счетов и сумм!

То было правдой. Лишь один Ориджин интересовался деньгами — не леди Иона.

— Отчего ты не предложил сам Предмет на роль выкупа? В этом было бы больше чести, чем в продаже.

— И выслушать от герцога Десмонда то, что теперь слышу от тебя? Нет уж, благодарю покорно!

— А почему хотя бы не сказал мне? Продать реликвию ради любви… это постыдно, но красиво. Ужели я не рассмотрела бы величия поступка?

— Так рассмотри сейчас! Прекрати допрос и пойми меня!

Она осеклась. Действительно, что мешает увидеть дело под этим углом? Тем более, что Джоакин, источник ее сведений, именно так и сказал: граф продал Предмет ради любви. И вдруг от горькой иронии слезы навернулись Ионе на глаза. Ведь именно такого поступка — безумного, дерзкого, великого — не хватало ей, чтобы полностью полюбить мужа. Узнай она о продаже Сферы тогда, год назад — широкий жест Виттора окончательно пленил бы ее, наполнил душу любовью и счастьем. Но сейчас, после злодеяний Мартина Шейланда, после того дня, когда Виттор переметнулся к Адриану, — в ее сердце поселилось недоверие. Иона сделалась неподатливой для чувств.

Чтобы скрыть смятение, она отвернулась к окну. Сказала через плечо — как ей казалось, мягко: