Миф об идеальном мужчине - Татьяна Устинова

Андрей Ларионов с рождения был частью чего-то целого инезыблемого, как скала.

Клавдия Ковалева о рождении своем ничего не знала и всюжизнь была одна, как игрушечный заяц, позабытый в пустой осенней даче.

Он осознал это как-то в одну минуту, хотя никогда раньше обэтом не думал.

“Пожалуй, рано мне еще на пенсию, – решил он. – Ещепригожусь”.

Впереди у него было очень много работы.

Он должен был послушать кассеты, и те, которые спер у Мерцаловых,и ту, которую ему дала Ирина. Он должен был за сегодняшний вечер прийти хоть ккакой-нибудь версии, которая удовлетворила бы его самого. Он должен был понять,что происходит вокруг Клавдии Ковалевой и как это может быть связано с СергеемМерцаловым. Кроме того, было еще что-то непонятное, ускользнувшее от него. Онувидел это на фотографиях в старых альбомах и никак не мог вспомнить, что этобыло. Оно не давало ему покоя, и почему-то он не сразу подумал об этом, атолько после того, как заехал к Клавдии в аптеку.

– Я, наверное, поеду, – сказала рядом Клавдия Ковалева. –Спасибо тебе, Андрей. Если бы не ты, я бы сегодня просто пропала…

Вот тебе и раз.

Она, наверное, поедет! Спасибо, Андрей!

– Ты что? – спросил он недоверчиво. – Заболела? У тебя жар?Или внезапно открылся посттравматический синдром?

– Нет у меня никакого синдрома! – возмутилась Клавдия. –Просто поздно уже.

– Значит, так, – сказал майор Ларионов. – Сейчас я выдамтебе свой НЗ в виде зубной щетки. Пока ты будешь чистить зубы, я разберу тебепостель. Ты в нее ляжешь и уснешь. Это понятно?

На Клавдию напал столбняк и отупение.

– Непонятно, – констатировал Андрей. – Повторяю еще раз…

– Подожди, Андрей, – попросила она. – Мне же завтра наработу. Как я отсюда поеду на работу?

Господи, о чем она говорит! Как будто работа была самойбольшой проблемой!

– Как ты смотришь на то, чтобы поехать отсюда на работу наметро? – предложил он. – Ну, в крайнем случае, если ты очень попросишь, я могутебя отвезти.

– Но у меня… нет одежды, – ляпнула она первое, что пришло ейв голову.

– Наденешь мою. – Почему-то его очень разозлило то, что ейдаже в голову не пришло, что она может остаться ночевать у него. – Джинсыверевкой подвяжем, свитеры до колен сейчас как раз в моде, если я не ошибаюсь.Куртку я тебе дам. Будешь вся такая стильная до невозможности…

В сильном раздражении он встал и бахнул на огонь чайник.Ручка жалобно звякнула.

– Безопасность я тебе гарантирую, – злобно проговорил он, неповорачиваясь. – Твоя девичья честь останется в полной неприкосновенности. Твоястыдливость не будет оскорблена, а невинность поругана…

Он нес еще какую-то, должно быть, довольно оскорбительнуюахинею и остановился, только когда почувствовал, как она обняла его сзади иприжалась пылающим лицом к его свитеру.

В одну секунду он позабыл обо всем – о работе и не простоработе, о необходимости думать, соображать, контролировать себя. О том, что онне должен так яростно целоваться с Клавдией Ковалевой, потому что она –девчонка, мартышка, почти сестра и еще потому, что она пережила сегодня сильноепотрясение и, может быть, вовсе не хочет его, Андрея Ларионова, а простостремится забыть обо всем, освободиться от страха, перестать вспоминать, какона вылезала из лужи, уверенная, что ее вот-вот прикончат.

Однако соображения высшего порядка моментально утратиливсякое значение. Он целовался с Клавдией Ковалевой, и это было так хорошо, такпо-молодому упоительно, так правильно, что он даже застонал слегка, прикусив еенижнюю губу. Он совершенно не думал о том, что может напугать или оттолкнутьее. Они целовались так, как будто делали это уже много раз, всю жизнь, но снеистовым пылом первооткрывателей, которые после долгих лет плавания наконец-товысадились на земле обетованной, и эта земля оказалась даже лучше, чем онипредставляли себе во время трудного, полного опасностей путешествия. Онаоказалась лучше, чем баллады, которые были о ней сложены, чем пророчества ипредсказания. Она была самой лучшей, единственной наградой.

Андрей перевел дыхание и сказал, не отрываясь от нее:

– Я тебя хочу.

Клавдия слышала, как сотрясается под свитером его сердце.

– Я тоже, – сказала она и улыбнулась ему. Так это былопросто. Так легко. – Я хочу тебя уже много лет.

– Неужели? – переспросил он, не слыша себя и не понимая, очем она говорит. – Я умру от разрыва сердца, если не получу тебя немедленно.

– Ты все выдумываешь, Андрюша, – сказала она нараспев иосторожно провела губами по его шее. – Тебе просто так кажется…

– Мне ничего не кажется. – Он зарычал, когда она прикусилаего ухо. Ее затылок лежал у него в ладони, волосы струились и просачивалисьсквозь пальцы, рыжие, как морская вода, зажженная закатным солнцем. Он не могна нее смотреть и поэтому закрыл глаза.

Она что-то шептала около его уха, он не мог понять – что,только чувствовал, как шевелятся ее губы, и смутно удивлялся, почему стольколет эта женщина не принадлежала ему. Он готов был проклинать ее за это.

Где он был?!

Он больше не может ждать, будь оно все проклято.

Он подхватил ее под худенькую попку, облаченную в егособственные джинсы, притиснул к себе и пошел в спальню, чувствуя руками толькогрубую ткань, и от мысли, что там, под этой тканью, у него темнело в глазах.

И ничего она его не боялась. Он был прав, когда думал, чтоне может напугать ее.

Она хотела его так же сильно, как он ее, и это было самоелучшее, что она могла для него сделать.

Ни о чем не думать, ничего не анализировать, не вспоминать,не сравнивать, как это было у него раньше, потому что ничего подобного раньшене было. Она как-то в одно мгновение стала его собственностью, его частью, егонеожиданной удачей.

Ведь бывает иногда так, что просто везет.

Не было никакой романтики. Потом, немножко опомнившись, онеще выругает себя за это. Разве так соблазняют девиц тридцатишестилетниеопытные мужики?

Не было никакой игры. Разве он не знает, как важна инеобходима утонченная прелюдия?

Даже слов никаких не было. Он не мог заставить себяпроизнести хоть что-нибудь внятное.

Ему не хватало времени. Никогда в жизни он еще так неспешил, боясь, что весь его опыт и самообладание подведут его.

Но и она спешила, он точно знал и чувствовал это, он не могошибиться. Она рвалась вперед так же самозабвенно, как и он, и не было на светеничего лучшего, чем сознание этого.