Григорий Распутин. Тайны «великого старца» - Владимир Хрусталев

Начальник Морского управления штаба Царской Ставки в Могилеве капитан 1-го ранга А.Д. Бубнов в своих воспоминаниях отмечал значение Балтийского флота в военных действиях Первой мировой войны: «Во все то время, пока Государь оставался на посту Верховного главнокомандующего, и до самого конца войны командующий Балтийским флотом был подчинен главнокомандующему Северо-Западным фронтом, а потому директивы Верховного командования этому флоту имели лишь общий оперативный характер. Балтийский флот должен был прочно оборонять подступы к столице с моря и для этого воспрепятствовать проникновению противника в Финский залив, а также оборонять правый фланг нашего фронта от нападений со стороны моря и для этого препятствовать проникновению противника в Рижский залив, на который этот фланг опирался. Эту директиву командование Балтийского флота расширяло по собственному почину ведением наступательных операций внезапного характера в средней и южной части Балтийского моря.

В общем, военные действия на Балтийском море в 1916 г. были продолжением тех операций, которые велись на нем в 1915 г., но объем их и успешность значительно увеличились за зиму 1915/16 г., сила флота и оборонительная способность Балтийского театра войны значительно возросли. В строй вступили четыре мощных броненосца, несколько больших быстроходных эскадренных миноносцев, несколько подводных лодок и разные вспомогательные суда. Кроме того, за зиму было возведено множество батарей и укреплений на берегах и островах обоих заливов, что обратило эти заливы в сильно укрепленные районы, дополненные многочисленными минными заграждениями». (Бубнов А.Д. В Царской Ставке. М., 2002. С. 105–106.)

Об аудиенции у императора Николая II французский посол М. Палеолог 29 февраля/13 марта 1916 года записал в своем дневнике следующее: «В два часа дня я снова отправился в Царское Село; на этот раз согласно обычному церемониалу в полной парадной форме.

При входе во дворец навстречу мне попадается группа офицеров, только что представивших турецкие знамена, взятые под Эрзерумом 15 февраля.

Это обстоятельство дает естественную основу для начала разговора с императором. Я восторгаюсь блестящими победами, одержанными его войсками в Малой Азии; в ответ мне император повторяет вчерашнюю похвалу героям Вердена. Он прибавляет:

– Я слышал, что, благодаря генералу Жоффру, его искусству и хладнокровию ему удалось сохранить свои резервы. Надеюсь поэтому, что по истечении пяти-шести недель мы сможем начать одновременное наступление на всех фронтах. Снега, выпавшие за последние дни, не позволяют, к сожалению, рассчитывать на наступление раньше этого времени. Но будьте уверены в том, что мои войска поведут дружное наступление, лишь только они будут в состоянии передвигаться.

В свою очередь, я указываю ему на то, что Верденские бои знаменуют нам критический момент войны и что вслед за ними начнутся решающие операции; поэтому необходимо предварительное взаимное согласие союзников по тем важнейшим дипломатическим вопросам, разрешение которых они считают нужным приурочить ко времени заключения мира.

– На этом основании я прошу Ваше Величество обратить все ваше внимание на договор, заключенный между Францией и Англией о Малой Азии; Сазонов завтра доложит вам о нем. Я не сомневаюсь, что ваше правительство благожелательно отнесется к законным пожеланиям республики.

Я излагаю затем основания соглашения. Император возражает против предполагаемой конституции Армении.

– Это одна из самых сложных задач, – говорит он, – я еще не обсуждал ее со своими министрами. Лично я не мечтаю ни о каких захватах в Армении, за исключением Эрзерума и Трапезунда, стратегически нужных Кавказу. Не колеблясь, обещаю вам, что мое правительство приступает к обсуждению вопроса в духе того дружеского отношения, которое Франция проявляла к России.

Я указываю на спешность разрешения вопроса:

– Если союзники заранее разрешат все вопросы, могущие вызвать разногласия между ними, то при заключении мира они будут иметь громадное преимущество перед Германией. Уже разрешены вопросы о Константинополе, Персии, Адриатике и Трансильвании. Поспешим с разрешением малоазиатского вопроса.

Мне кажется, что мое заявление оказывает свое действие на императора, и он обещает стать на мою точку зрения при обсуждении его с Сазоновым. Я добавляю:

– Надеюсь, что из-за Малой Азии ваше правительство не забудет о левом береге Рейна.

Румынские дела нас долго не задерживают. Император повторяет мне, что он телеграфировал 3 марта президенту республики, слова его так искренни и категоричны, что мне не о чем больше просить его.

Император встает, и я предполагаю, что аудиенция кончена. Но он отводит меня к окну, предлагает закурить и продолжает разговор; из окна видно прелестное сочетание яркого солнца и снега – сад как бы покрыт алмазной пылью.

Царь говорит со мной простым, искренним и откровенным тоном, каким он никогда еще не разговаривал со мной. Он говорит:

– Сколько у нас будет общих великих воспоминаний, милейший посол! Помните нашу первую встречу здесь? Вы говорили мне о вашем предчувствии неизбежности войны и о необходимости для нас готовиться к ней. Вы передавали мне тогда же о странных признаниях, сделанных императором Вильгельмом королю Альберту. Ваши слова произвели на меня сильное впечатление, и я тотчас же передал их императрице.

Он вспоминает, обнаруживая при этом большую точность памяти, последовательно обед 23 июня на “Франции”, нашу прогулку вечером на его яхте после отбытия президента республики, события трагической недели, начавшейся на следующий день.

Вспоминает он день 2 августа, когда при произнесении им торжественной присяги на Евангелии по форме 1812 года в Зимнем дворце император поставил меня рядом с собой; затем вспоминает он незабвенные московские торжественные дни и, наконец, наши с ним беседы, столь проникновенные и искренние.

Он постепенно воодушевляется этим длинным перечнем, обращающимся почти в монолог; мне лишь изредка приходится пополнять его речь своими замечаниями.

Когда он умолкает, я стараюсь подыскать фразу, могущую резюмировать нашу беседу, и говорю:

– Часто, очень часто думаю я о Вашем Величестве, о вашей трудной задаче, бремени забот и ответственности, лежащих на нас. Однажды я даже пожалел вас, Государь.

– Когда же это было? Очень тронут вашими словами… Но когда же это было?

– В тот момент, когда вы приняли на себя Верховное командование.

– Да, это была тяжелая для меня минута. Мне казалось, что Бог оставляет меня и что он требует жертвы для спасения России. Я знаю, что вы меня тогда понимали, и я не забываю этого.

– Я уверен, что в подобные минуты славная память вашего покойного отца является, после Бога, наиболее твердой вашей опорой,– говорю я, указывая на большой портрет Александра III, висящий над письменным столом.

– Да, в трудные минуты, а их у меня так много, я всегда советуюсь со своим отцом, и он всегда вдохновляет меня. Но пора расставаться, милейший посол, у меня еще много дела, а на завтра назначен мой отъезд в Ставку.