Слепой. Смерть в подземке - Андрей Воронин

Острых ситуаций на этой работе хватало, но сегодняшняя, пожалуй, превосходила все, что Черемису довелось пережить до сих пор, — если не по степени риска для здоровья и жизни, то по накалу страстей и внутреннему напряжению. Раньше, если ему и приходилось принимать самостоятельные решения, это всегда делалось в рамках должностных обязанностей и полномочий, по приказу Стрельцова или Большого Босса, Андрея Викторовича. Не было случая, чтобы их приказы и распоряжения противоречили друг другу — не было, потому что просто не могло быть. Все сотрудники фирмы знали, что эти двое дружат еще со школьной скамьи, а наиболее доверенные лица, в число которых с некоторых пор входил и Черемис, располагали куда более важной, многое объясняющей информацией: официально выступая в роли начальника службы безопасности, Стрельцов на деле являлся полноправным совладельцем бизнеса. Так что, если у Андрея Викторовича и возникали с ним разногласия, улаживались они наедине, за закрытыми дверями, после чего достигнутый боссами компромисс озвучивался перед подчиненными в виде того или иного конкретного распоряжения. Выбирать, чей именно приказ подлежит выполнению, а чей следует похерить, таким образом, не приходилось никогда. Сегодня такое случилось — или, вернее сказать, стряслось — впервые, да еще на таком уровне личной ответственности, до которого Черемис сроду не чаял (да, честно говоря, и не хотел) добраться.

А вышло так. Ближе к концу рабочего дня, а именно в районе семнадцати часов, Черемиса вызвал к себе сам Большой Босс. Секретарша в приемной, про которую было доподлинно известно, что она набитая дура (потому что только полная дура может думать, что, если достаточно долго делить с шефом постель, можно его на себе женить), выглядела растерянной и напуганной, и, войдя в кабинет, Черемис моментально уяснил для себя причину ее странного состояния.

Андрей Викторович энергично расхаживал из угла в угол, то и дело задевая мебель, и испачканные рыжей смесью песка и глины полы длинного пальто развевались за ним, как старинный плащ. В одной руке Вышегородцев держал дымящуюся сигарету, другая сжимала горлышко треугольной коньячной бутылки, в которой осталось меньше половины содержимого. Черемис с растущим недоумением заметил, что на руках у босса надеты кожаные перчатки и что перчатки эти, как и пальто, густо перепачканы песком и глиной. Волосы Андрея Викторовича в полнейшем беспорядке торчали во все стороны, а сам он был бледен и буквально дрожал от распиравшего его изнутри лихорадочного возбуждения.

Даже не дав Черемису толком поздороваться, он сообщил, что с этой минуты тот может считать себя свободным от обязанностей замначальника службы безопасности. «И назначенным на должность ее начальника!» — добавил он, дав Черемису время вдоволь насладиться ужасным известием, после чего разразился громким — пожалуй, даже чересчур громким — хохотом. Далее Черемис узнал, что приказ о его назначении будет составлен незамедлительно и вывешен на доске объявлений не позднее завтрашнего утра. «Если эта идиотка ничего не напутает», — добавил босс, и Черемис не стал уточнять, о какой идиотке идет речь: это было ясно и так. Далее, основательно приложившись к бутылке, Андрей Викторович продолжил, что новому начальнику охраны надлежит уяснить следующее: его предшественник, Стрельцов Петр Кузьмич, скоропостижно — то бишь, пардон, спешно — уволился с занимаемой должности и отбыл за границу. Направление, в котором он убыл, равно как и предполагаемый срок его отсутствия, никому не известны. Обстоятельства, при которых герр Стрельцов покинул Москву, и вид транспорта, которым он при этом воспользовался, неизвестны также. Олегу Борисовичу следует уяснить и запомнить, продолжал Андрей Викторович, что Стрельцов в его, Черемиса, присутствии неоднократно жаловался на ухудшение самочувствия и усталость и высказывал намерение провести какое-то время подальше от Москвы и поближе к осененным королевскими пальмами коралловым пляжам.

Сделав деревянное лицо, Черемис отрапортовал, что все уяснил, запомнил и исполнит в лучшем виде. Это была правда, хотя и не вся: недопонять что-либо тут могла бы разве что секретарша Большого Босса, и выполнить полученные инструкции новый шеф службы безопасности намеревался добросовестно и до последней запятой. Куда «уехал» Стрельцов, гадать не приходилось, на это прозрачно намекали как странное поведение Вышегородцева, так и еще более странный беспорядок в его одежде. Такое окончание царившей между школьными друзьями идиллии было дьявольски неожиданным, но, с другой стороны, отсутствие публичных скандалов — еще не гарантия упомянутой идиллии. В бизнесе друзей не бывает; ребятам было что делить, до поры они недурно справлялись с этим непростым делом, а теперь вот не справились — делили-делили, да не поделили.

По всему выходило, что Большой Босс оприходовал Кузьмича собственноручно. Сам грохнул, сам похоронил — видать, здорово допекло. Сделал он это, как всегда бывает в таких случаях, вполне бестолково, по-дилетантски, и сам, видимо, это отлично понимал. И, понимая это, прямо сейчас вербовал Черемиса в сообщники — фактически вверял ему свою судьбу, — что в перспективе сулило серьезное повышение уровня благосостояния майора запаса Олега Борисовича Иванова.

Двух мнений тут просто не могло быть. Кузьмич был мировой мужик, толковый начальник и чисто по-человечески очень нравился Черемису. Но теперь его не стало, и было бы чертовски глупо упустить шанс поправить свои собственные дела из одного только уважения к покойному. Да что там дела! Какой там отказ от сотрудничества и соучастия! Только намекни, только дай боссу повод заподозрить, что ты с ним не согласен, — и отправишься вслед за своим прежним шефом. И, судя по грязи на одежде Андрея Викторовича, то место, где нынче обретается Кузьмич, далеко не лучшее на планете: там не ласковые океанские волны лижут песок, а ледяные подземные воды медленно сочатся сквозь каменистый суглинок…

Поэтичность была несвойственна прагматичной натуре Черемиса, но именно такая картина — холодная вода, сочащаяся из стенок глинистой могилы, — возникла перед его внутренним взором в тот момент, когда он смотрел в бешеные, с расширенными, как у наркомана, зрачками глаза Вышегородцева. Весьма впечатленный эти видением, он постарался, чтобы его заверения в своей лояльности прозвучали как можно более убедительно, и это ему удалось, потому что в тот момент говорил он вполне искренне.

А потом, часа через полтора или два, зазвонил его мобильный, и, едва взглянув на дисплей, Черемис понял, что поторопился с выводами. Он ответил на вызов, и прозвучавший в трубке голос мигом свел к нулю и ранее представлявшуюся ничтожной вероятность того, что это звонит какой-нибудь пристукнутый пыльным мешком чудак, нашедший на улице чужую мобилу и пытающийся по номерам в записной книжке установить личность ее владельца.

— Тебе, наверное, уже предложили новую должность, — пьяно растягивая слова и глотая звуки, прохрипел этот загробный голос. — Заешь, с учетом обстоятельств я бы на твоем месте не спешил радоваться этому назначению.

Это Черемис уже понял и сам, без подсказок с того света. Но момент выбора настал для него значительно позже. Вернее, Черемис этот момент позорно проморгал: сначала действовал на рефлексе, в силу глубоко укоренившейся привычки к беспрекословному повиновению кинувшись выполнять новые инструкции, а потом, когда сообразил, что можно было пойти другим путем, стало поздно. Теперь вокруг была масса свидетелей, что автоматически приближало вероятность утечки информации к ста процентам, и тихо отправить Стрельцова туда, откуда он каким-то чудом выбрался, уже не представлялось возможным.