Прекрасная посланница - Нина Соротокина

Амур, опять амур. Ни ужасы на дорогах, ни раздробленные кости нищего, ни страшные подозрения не могли задушить страсти Матвея. Николь была так ласкова, так податлива! Он сжимал ее хрупкое тело и казался себе титаном, который в силах победить всех своих врагов и вырвать из их хищных лап свою обожаемую. О, свирепый огонь любви!

Потом выпили вина, и Матвей решился.

— У меня один вопрос. Щекотливый, — он глубоко вздохнул. — Почему ты не сказала, что сама приезжала за прахом Виктора. Ты ведь и на кладбище была?

Николь закрыла одеялом голую грудь, потом накрутила на палец прядь волос.

— А зачем?

— Что значит — зачем? Чтоб не врать.

— Ты думаешь, это так легко — вскрывать могилы? Мне трудно говорить об этом.

— А мне, значит, легко, — обозлился Матвей и сам удивился своей злости. — Я, как дурак, распинался перед тобой со всеми подробностями. Рассказал, как напали на карету, как людей поубивали. А ты, оказывается, все знала?

— Ничего я этого не знала. Зажги свечи. Темнеет.

— В темноте легче разговаривать.

— Ты говорил, что похоронил Виктора по католическому обряду. Но у нас не принято хоронить покойников кое-как, лицом вниз.

— Не я раздевал Виктора после смерти.

— А кто раздевал?

— Мой враг. И не надо тебе знать об этом.

— А где деньги, князь Матвей?

Душа у него сжалась в маковое зернышко. Вот и дошли мы до главного вопроса.

— Какие деньги?

— Те, которые вез де Сюрвиль.

— А ты откуда знаешь про эти деньги?

О, Николь уже давно подготовилась к этому вопросу, ей легко было отвечать.

— Я знаю только, что де Сюрвилю поручили привезти в Польшу большую сумму денег и что их украли. А как, ты думаешь, отнеслись к этому в Париже? Мать Виктора вызывали на допрос. Мы ведь только спустя месяцы узнали о его гибели, и то случайно. А вначале… он просто исчез с деньгами, и все!

Николь говорила быстро, взволнованно, Матвею даже показалось, что глаза у нее заблестели от слез. Но как ни странно, именно волнение Николь помогло ему сосредоточиться и продумать дальнейшее поведение, и именно это спасло ему жизнь.

— Да что вы все пристали ко мне с этими деньгами? Я откуда знаю, где деньги?

— А кто еще пристает к тебе с этим вопросом?

— Да уж есть кому, — обиженно буркнул князь и припал к бокалу, ища в нем спасения.

Не получился серьезный разговор, не получился. Все пошло куда-то не туда. В одном он был прав. Николь все-таки спросила про деньги. Теперь осталось только поинтересоваться, не она ли разрезала подкладку на его камзоле и — он не посмел сказать «выкрала» — похитила секретное письмо. Матвей отставил пустой бокал, весь напрягся и уже открыл было рот, но не успел произнести ни слова. Николь его опередила.

— Ты, наверное, хочешь знать, люблю ли я тебя? — спросила она негромко.

Матвей так и замер с открытым ртом. Дело в том, что Николь задала своей вопрос по-русски. Да, да, на чистейшем русском языке. Было от чего потерять голову.

— Люблю или, как говорят, — она усмехнулась жестко и нехорошо, — завлекаю тебя в сети ради своих целей? Я скажу… Родителями покойными клянусь, что я влюбилась в тебя, князь Матвей. Только любовь эта мне не в радость, а на беду. Мне на беду, а тебе на горе, потому что я Кульдра.

— Какая еще Кульдра?

Ах, Матвей, наивный мальчик! Рассказать тебе, как безобразные тролли в северных горах заманивают в свои пещеры молодых мужчин? Тролли дурят людям головы, умеют превращаться в камни, но иногда они принимают облик прекрасных дев. Это Кульдры. Кульдра носит алое платье, каштановые волосы до плеч. Она показывается человеку только со спины, и он бежит за ней, не чуя ног. И еще Кульдра умеет раздваиваться. Была одна, а вот их уже две. Но согласитесь, глупо расписывать все это Матвею. Еще не хватало, чтобы она, как дура, рассказывала сказки.

— Ладно, забудь.

— Откуда ты знаешь наш язык?

— Мать у меня русская, а отец — пленный швед.

— Я обожаю тебя.

Где ты, высокая музыка? Где струны кифары и великие музыканты. В предчувствии истинной любви они все собрались здесь в тесной комнате у одинокой свечи, и Пан со свирелью, и Орфей с лютней, и, кажется, сам Аполлон уже на подходе.

Пришло время рассказать подробнее об отношении нашей героини к России и вспомнить ее бабушку, дедушку и матушку. Родители и прочие родственники ее заслуживают отдельной главы, поскольку история их не только поучительна, но и довольно типична для того времени. Николь было кое-что известно об этих событиях.

Давно-давно в далекой Сибири нянька пела маленькой Наташеньке песню. Пела тайно, чтобы отец малютки не прослышал. Перескажем краткое содержание колыбельной: «Был государь наш за морем-окияном, и пришел он в немецкую землю в Стекольный город, а в том городе государство держит девица. И взяла та девица нашего государя в полон, и ругалась над ним, и пытала, и на горячую сковороду ставила, и в темницу заточила. Но и этого ей показалось мало. Бояре этой девки взяли бочку, набили в ней гвоздей, а в ту бочку заточили нашего государя-батюшку и в море бросили, а на Русь вернулся под личиной государя совсем другой человек». Стекольный град это, как мы уже знаем, Стокгольм.

Уже и царевну Софью заперли в монастыре, и стрельцов казнили, и Петербург заложили, и новое летоисчисление ввели, и успехов военных не счесть, а народ все бунтует, не хочет признавать нового государя. Народ терпелив, все может стерпеть — и поборы, и побои, и несправедливость, но как понять вещь несуразную, словно самим дьяволом придуманную: брадобритие и немецкое платье? А вывод один — немцы государя «испортили». Не иначе.

Городской фольклор начала XVIII века необычайно разнообразен, но главная мысль его — тот, на троне, которого Петром кличут, не прямой царь. Может, по злобе, а скорей всего сознательно, царевна Софья пустила по Москве озорные слова: де Петр — «стрелецкий сын». За такие поношения на дыбу волокли, но людям показалось мало. Начали говорить-перешептываться: «Царица Наталья Кирилловна родила девочку, а нужен был сын. Дочку и подменили немцем, а был тот немец-младенец Лефортов сын». Оно и понятно, иначе зачем он воюет без конца, зачем велит бороды и усы ругаючи с мясом обрезывать, зачем велит носить чужое платье?

Бунтовал народ и попадал в Преображенский приказ. «Бог любит праведника, а царь ябедника» — говорит народная мудрость. И еще шутили, что перья гусиные поднялись в цене — доносы писать.

Доносы писали все — и фискалы по службе, и «доброхоты», кто из патриотизма, кто по жадности. Тут случилась такая история. Певчий дьяк Федор Казанец донес на книгописца Гришку Талицкого: мол, режет тот Гришка неведомо какие доски, печатает на них подметные тетради и бросает в народ. А мысли в тех тетрадях таковы: настало последнее время, антихрист в мир пришел. И вообще много чего не попадя лепил Гришка в укоризну царю, но главное сообщал, что скоро стрельцы в Москве соберутся, и царю конец.