Ущерб тела - Маргарет Этвуд

– На самом деле мне очень хочется забыть обо всем этом как можно быстрее, – говорит она. – Это не то приключение, которое будешь вспоминать с удовольствием.

– Конечно, – отвечает он. Потом поднимается, она тоже, рукопожатие.

* * *

Когда все закончилось, когда Лора уже не шевелится, они широко открывают решетчатую дверь и бросают ее внутрь. Ренни отступает вглубь, в сухой угол. Лора падает на пол и просто лежит, без движения, словно груда одежды, лицом вниз, руки и ноги распластаны. Волосы разметаны во все стороны, юбка задрана, трусы порваны и сквозь грязь на ногах уже начинают проступать гематомы, на мощных бедрах тоже, вот оно, глубокое проникновение; а может, они были и раньше, может, она вечно в синяках. Пахнет калом, им измазана юбка, вот чем всё закончилось.

Полицейский постарше плеснул на нее чем-то сквозь решетку из красного ведра.

– Она запачкаться, – говорит он то ли Ренни, то ли сам себе. – Пусть помыться.

Оба гогочут. Ренни испугалась, а вдруг это не вода.

Они уходят, заперев дверь. Лора лежит на полу не двигаясь, и Ренни думает: «А вдруг она умерла?» Они не вернутся еще долго, может, до завтрашнего утра, и она всю ночь проведет здесь наедине с мертвым телом. Здесь должен быть врач. Она осторожно обходит Лору кругом, на полу растекается лужа, смесь крови и воды, все-таки это оказалась вода. Ренни выглядывает в коридор через прутья двери, смотрит в обе стороны, вытягивая шею, насколько может. Никого нет, коридор пуст и безмолвен, лампочки на потолке расположены на равном расстоянии, между ними провисают усы проводов. Одна перегорела. «Надо кому-то сообщить», – думает Ренни.

* * *

Ренни в кухне, она делает себе бутерброд с арахисовым маслом. Где-то работает радио, она слышит мягкое воркование голосов, а может, это телевизор, серо-голубой туманный прямоугольник в гостиной, напротив него сидит бабушка, созерцая свои видения. Ренни разрезает бутерброд на четыре части и кладет на тарелку, она любит такие маленькие ритуалы, потом наливает себе стакан молока.

Бабушка появляется в проходе между столовой и кухней. На ней черное платье в белый цветочек.

– Я не могу найти свои руки, – говорит она, протягивая руки к Ренни, беспомощно, кисти безвольно свисают вниз.

Ренни противно думать, что ее коснутся эти паучьи лапы, ей кажется, это руки слепого или слабоумного, прокаженного. Она заводит свои руки за спину, отступает в угол и начинает двигаться по стенке, может быть, ей удастся добраться до выхода и выскочить в сад.

– Где же все? – говорит бабушка.

Она начинает плакать, жмуря глаза, как маленький ребенок, скупые слезы прячутся в морщинах.

В кухню заходит мать Ренни, неся большой коричневый пакет с покупками. На ней одно из «прогулочных» платьев, темно-синее.

– В чем дело? – спрашивает она Ренни.

– Я не могу найти свои руки, – говорит бабушка.

Мать терпеливо, с презрением смотрит на Ренни, на бабушку, оглядывает кухню, бутерброд с арахисовым маслом, пакет с покупками. Аккуратно опускает его на стол.

– Ты что, до сих пор не научилась? – говорит она Ренни. – Вот же они. Там, куда ты их положила.

И она крепко сжимает дрожащие руки бабушки в своих.

* * *

Солнечные лучи проникают сквозь окошко и квадратами ложатся на пол, в одном из них левая рука Лоры, грязные, квадратные, обкусанные пальцы безвольно скрючились, но невредимые – руки они не трогали – и блестят, почти прозрачные в ярком свете. Тело же в тени, в луже воды, правая рука повисла в воздухе. Ренни садится на колени на сырой пол и трогает руку Лоры, она холодная. Тогда Ренни берет ее обеими руками. Ей все равно непонятно по руке, дышит Лора или нет, бьется ли еще ее сердце. Как она может оживить ее?

Очень осторожно, ведь это важно, она переворачивает Лору на спину, тело тяжелое, неподатливое, грузное. «Мертвый груз». Ренни оттаскивает ее в сухой угол, садится и кладет плечами к себе на колени. Убирает слипшиеся волосы с ее лица, которое не похоже на лицо, это сплошная рана, кровь сочится из ссадин, одна из них на лбу, другая тянется через щеку, рот похож на плод, раздавленный колесами, это просто мякоть, Ренни тошнит; она больше не понимает, кто перед ней, кто-то совсем чужой, она бессильна, это лицо незнакомого человека, у которого нет имени, слово «Лора» повисло в воздухе, оно больше ни к кому не относится, существует отдельно от этого полутрупа, от этой груды плоти, ей нечем отереть это лицо, всё, что есть в камере, слишком грязное, заразное, кроме ее, Ренни, рук, она могла бы облизать его, вылизать начисто, это было бы лучше всего – как животное, ведь именно так поступают, порезав палец, сунь в рот, убей микробов, если нет воды, говорила ей бабушка, но она не может, это же лицо Лоры, в конце концов, не существует никаких безликих незнакомцев, каждое лицо – чье-то, и у него есть имя.

Она держит левую руку Лоры в ладонях, та неподвижна, абсолютно неподвижна, и всё же Ренни знает, что надо держать ее за руку, сжимая изо всех сил, что в пространстве есть невидимый тоннель, и Лора сейчас по ту сторону, и она должна вытянуть ее обратно, она даже скрипит зубами от напряжения, она слышит собственный стон, наверное, это и есть ее голос, у нее есть дар, и это самое трудное, что ей приходилось делать в жизни.

Она держит Лору за руку крепко-крепко, застыв в полной неподвижности. Она уверена, если она постарается как следует, что-то зашевелится и проснется к жизни, что-то родится.

– Лора, – зовет она.

Имя опускается вниз и проникает в тело, что-то щелкнуло, дрогнуло или нет?

– О боже, – говорит Лора.

Неужели правда? Ренни боится опустить голову ниже, к самому сердцу, она боится, что ничего не услышит.

* * *

А затем самолет взлетит. Это будет «Боинг-707». Ренни сядет примерно в середине, салон будет неполный, в это время года всё забито в обратном направлении, с севера на юг. А она летит в зиму. Через семь часов она будет в аэропорту, в терминале, конец маршрута, выходите. Впрочем, там же и начало, можно отправиться куда-то еще.

Когда она наконец окажется дома, на земле будет лежать снег, она возьмет такси и поедет мимо застывших голых деревьев, бетонных зданий, жилых домов – обувных коробок, такси остановится, она даст водителю, сколько надо, поднимется по лестнице и войдет через дверь своей квартиры в неизвестность. Она не знает, кто ее там ждет, кто там будет, и это означает – кто угодно, в буквальном смысле слова. А может быть, никто, и это будет не то чтобы хорошо, но терпимо. В любом другом месте все равно будет хуже.

Она пьет имбирный эль и листает журнал авиакомпании под названием «Отдых». Вверху обложки изображено солнце, оранжевое, с пририсованной улыбкой, с толстыми щечками, подмигивающее. А внутри – сплошь пляжи, море, зелено-синее, невероятное, и тела, белые и черные, розовато-коричневые, светло-коричневые, желто-коричневые, одни обслуживают, других обслуживают. Сервис. Вот блондинка в мини-саронге из батика в красноватых разводах… Она чувствует форму ее руки в обеих ладонях, вроде здесь, а вроде нет, словно последняя вспышка догоревшей спички. И это останется с ней навсегда.