От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - Ян Эмильевич Пробштейн

версия обособленной вещи… Вот этой, пара слов, и все же, все же, – как часть нескончаемой медитации… эти дома, эти трудные предметы, ветхая видимость того, что видимо, слова и строки, но не смысл, не сообщения, темные вещи без всякой двойственности, наконец…», – и так на протяжении тридцати страниц. Итак, общее место. Гора, поросшая кошками. «Каталог слишком обширен». И ладно бы Уитмен, Уильямс так и рвался снять мерку с. А вот и знаменитое изобилие, наша земля с ее автостоянками. «Бардак» (Беккет). И сопутствующее желание иметь их все, но особым образом (баталии Уччелло). Может статься, язык сегодня вмещает больше слов, нежели имеется вещей. Перегоняя привнесенное из взвеси обратно в мир. Что за отвратительное развитие, а именно. Человеческий разум на марше (бегущий в панике?). «Бесконечный поток вещей» (Дэшиел Хэммет, «Десятый ключ к разгадке»). Окружены и измотаны. Моими словами, чего они от меня хотят. И я владею ими лишь в самом акте их произнесения. Больше, чем я знаю. «Больше, чем я могу» (Беккет). И есть еще нечто, малоизвестная разновидность земляного ореха? Но, приглядевшись внимательнее, это агат. «Как, весь видимый мир, возможно, не что иное, как повод для человеческого желания немного передохнуть» (Франц Кафка, писатель считаных удовольствий). Однако, возможно, причина, по которой никогда не делают того, на что считают себя способными, заключается в том, что способность практически беспредельна?

Отступить, вернуться к исключительному, особенному, единственному. Уникальному, каким чувствует себя каждый в момент полной сосредоточенности. Одно из многих. А потом еще одно. Не совершенно неподвижное, но словно бы только что передвинулось – или намеревалось. И в абсолютном покое? Вдвойне непостижимая тайна, как любая вещь воспринимается в движении, пусть и на излете. Покой порядка, возможно, затруднение, присущее одному лишь разуму. «Восстанавливать покой – вот роль предметов» (Беккет). Его желание? Но у любого сияния должен быть механизм. Пирамиды под полуденным солнцем. Как ослышался Конфуция Паунд (и позднее Зукофски в анналах Объективизма), точное определение слова искренность: «пикториально копье солнца, обретающее покой в точно определенном месте вербально». Головоломка. Для Зукофски есть движение незавершенности в искренности («не достигающей покоя целостности»). После чего он помещает Объективацию-Воплощение (покоящуюся целостность): «в отличие от печатного слова, фиксирующего действие и существование и побуждающего разум к дальнейшим догадкам, существует – хотя и не обязательно обретшее гавань в изгибе локтя как нечто цельное – письмо (слышимость при двухмерной печати), каковое является объектом или воздействует на разум подобно объекту». Этот многосоставный покой, наивысший порядок для человека, прожившего жизнь в музыкальном доме. Того, кто позднее вел систематический подсчет слов в своих строчках, минимальное возможное основание для его переменных? Мы просто считали.

Теперь поле. И в нем друг против друга фигуры (одной возможной фигуры): Олсон и Кейдж. Доверяй своему прорицанию – и доверяй своему отрицанию. Олсон хочет обладать и тем, и другим, силой внести определенность («Я принуждаю Глостер / уступить, / измениться», Письмо 27), Кейдж – не мешать. Что они оставляют нам, так это Поле. И карты возможных действий. Взять или Отпустить. Все или Ничего. Один хочет Иметь, другой – Получать (Оставлять). Олсон любил Мелвилла, потому что в том было все, он брался за великие вещи, и величина стала исходным элементом; Кейдж – Дзен, потому что тот находит вещи пустыми, ни тягот, ни ожиданий. Оба с изрядным эго, разные техники сбить их с курса или утихомирить. Олсон: исполниться волей к вещам, чтобы создать форму; Кейдж: противостоять своей воле, допуская формы, которые в противном случае не удержать. Любопытная в наше время для искусства фигура. Они кажутся зеркально противоположными, но могут смотреться и в сочетании. Олсон частенько: отважиться на догадку. Кейдж: заставить неопределенности обрести поддающееся обработке существование. Оба были склонны к нотациям и к поиску социальных решений. Пожалуй, лишь однажды они заключили союз – в колледже Блэк Маунтин: чтение Олсона со ступенек лестницы, аранжировка Кейджа всего остального таким манером, чтобы его не было слышно. Они могли бы являть картину соперничества, но только если следовать им как догмам. Лучше вглядитесь в суть, на которой они настаивают: Поле вещей, силовых линий и отсутствий. И пользу, которую можно извлечь (трансформации/синтез) из их отдельных положений. Как, один пример, у Годара: «Непосредственное случайно. В то же время, оно сама определенность. То, чего я хочу, – это случайной определенности».

Не раз цитированное, через Крили, утверждение Олсона («Форма никогда не больше, чем продолжение содержания») придерживается старого схоластического разделения, хотя и стремится устранить разрыв с помощью более действенного механизма. Но разделения нет. Есть вещи. Не уклониться. И нет ученой формулы поэзии (Чтобы содержать форму, нужно оформить содержание и т. д.). Для художника в его работе не существует такого установления, как Форма. Или Содержание. Только формы. (Зукофски: «мы слова, кони, гривы, слова» – концовка «А-7».) Олсон знает это, цитируя Мелвилла («Под очевидной истиной мы понимаем схватывание абсолютного состояния наличных вещей»). Но вместо того чтобы акцентировать необходимую множественность, он, кажется, упорствует, сводя все к абсолюту (неопубликованный «Максим», одно слово: «Абсолютность»). Скажем, мы сдерживаем нашествие мира абсолютных множеств. Манера, бьющая через край. Варьируя подобное и бесподобное. Все хороши, расписанная по нотам ничья. Олсон, Кейдж.

Соединить все это вместе – и будет читаться «другой», «м» потеряно в схватке. Я нахожу, что очень близок в работе и по духу диалектике «Да, Но» художника Филиппа Гастона. Имеется не одна вещь, но всегда другая, и они никогда не одинаковы. Они наяривают и сходят на нет, линяют и подступают, артачатся. Но никогда не замирают надолго, разве что в мгновение паузы, только что тронувшиеся и/или собирающиеся тронуться вновь. Это и есть, по-видимому, кинетика мысли/действия: рост, разрушение, трансформация. Нескончаемое брожение материалов и форм. Что раскрывает сомнение как активную силу, раз оно заставляет двигаться. Как говорят ученые, негативный результат в конечном счете тоже результат. Что это? Где это? И что дальше?

У меня такое ощущение, что самый искренний человек на свете – это художник, когда он говорит «я не знаю». В этот миг он предугадывает, что на вопросы, которые по-настоящему его занимают, ответ даст только работа, что, как правило, исключает дальнейшие вопросы. Этому быть предписанием для моей возможной аудитории. В памяти у меня жива картина: один мой одноклассник, талантливый острослов, заставлявший нас хохотать, превращая любое событие в нечто невообразимое, однажды был вызван на уроке по физике; он встал и, свирепо глядя в пустоту, выпалил: «Я НЕ ЗНАЮ»! Поразительно. Упрямый как черт. И в то же время – сущее наказание для своего окружения.

Кейдж: Мы больше не намерены играть по правилам, даже если правила захватывающе интересны. Нам