Руны и зеркала - Елена Клещенко

– Как знать, как знать. – Марти уселся на антикварный стул и просвистел полтакта знакомого вальса. Но глаза у него бегали. И поглядывал он не на вооруженных парней у двери, а на Тео у стационарного компа. Вид у Тео был странный, и пальцы он держал над доской, будто боялся дотронуться до нее.

– Что там у него? – спросил капитан.

– Копия девочки. Программа активна. У нее там дни прошли.

Марти омерзительно засмеялся. Харальд зацепил ступней гнутую ножку стула и рванул вбок. Похититель с грохотом полетел на пол, зашиб локоть, привстал на четвереньках, шипя сквозь зубы. Мечтатель и романтик, мать его, любитель лошадей, драгоценностей и бальных танцев. То видео сам капитан отсмотрел примерно на треть, ему хватило. Он будто бы рассеянно шагнул мимо пленника, и Марти взвыл: армейский ботинок придавил его пальцы. Мы вместе играли на корабле, вместе ели и смеялись, напомнил себе Харальд. И удивился, как слабо это его волнует. Многие из тех, с кем он играл в детстве, выросли мерзавцами.

– Тео. Ты знаешь, что нужно.

– Есть, капитан.

В уставном ответе слышалось неуставное: молчаливая насмешка над тем, кто приказывает другому выполнить работу, которой сам боится.

Таша старалась не шевелиться и не думать. Пока совсем не шевелишься, нет боли, даже там, где разбито и разорвано. Пока не думаешь, нет ужаса. Надо просто вспомнить дорогу от остановки до музыкалки, дом за домом, вывеску за вывеской. Сквер, в нем желтенький киоск, где продают пирожки. Переход черед проезд, надо дождаться зеленого света. Дом на углу с сиреневой вывеской «Салон красоты», ступеньки из серого камня с такими ямками, будто кто-то выковырял орехи из пудинга, вывеска новая, ступеньки старые. Дальше «Чайная братьев Рикс», – почему люди в городе столько едят, смеялась мама… нет, про маму не надо. Потом… потом ворота гаража? А вот и пропустила, перед ними магазин игрушек. Если я пройду эту улицу до конца и нигде не ошибусь, то выйду к реке.

Шаги. Она рванулась в угол, ее хрупкая защита рухнула, боль и ужас мгновенно взяли верх над ней, они ведь куда сильнее маленькой девочки. Но человек был один, и не мужчина, а женщина, и не ухмыляется, и в белом халате.

– Тихо-тихо-тихо. Все закончилось, их арестовали. Ты молодец. Мы отвезем тебя к маме и папе.

– Мне больно. Они… они…

– Я знаю, бедная моя, хорошая. Дай руку.

Она не делала укола, не наклеивала пластыря. Просто провела пальцем по запястью, и все боли отступили. Женщина-доктор держала руку у Таши на плече, пока та не уснула. А потом не стало ничего.

– Я так не могу, мастер! Я так не могу! Просто стереть… а если они чувствуют, как их стирают? Секунды pa-распада. Или не секунды? Ведь не спросишь, а?

Тео в одиночку уговорил полбутылки бренди. Пить он совсем не умел, из глаз его текли слезы, как у ребенка, растрепанные кудри стали мокрыми от пота. Это было бы смешно в других обстоятельствах. Хотя никто на борту, кроме кэпа, не мог понять, почему не смешно. Кучка пикселей, и нечего устраивать драму на ровном месте. Девчонку же спасли, это главное.

– …Не спасли! Они с ней… Почему они не ответят как за пытки?!

– Ты же сам понимаешь почему. Потому что это «как пытки».

Тео сбросил руку капитана.

– Не надо! Вот не надо! Ты же сам… если бы с тобой там так… Это то же самое! Боль – какая разница, это программный оператор или гребаный белок в клетке?

– В Рутении за насилие в игре строго наказывают.

– В Рутении… в Рутении умники, мозгов на трех возах не свезешь. А у тебя в Тронхейме вообще никто в эти игры не играет, это типа грех против богов, да?.. Ой, ну извини, извини. Не у тебя. Я выпил, язык болтает как во сне. Ты знаешь, она меня за руку схватила… пальчики, как у моей Эспи…

– Почему ты туда пошел, можешь объяснить? – строгим голосом спросил Харальд. – Не мог просто включить ей сон?

Тео сморщился.

– Ты логичный такой. А я себя, свою докторшу, тоже там оставил. Перед… (Он изобразил рукой команду на форматирование, опрокинул стопку на стол, размазал ладонью коричневую лужицу.) Чтобы ее тоже… чтобы девочка не одна.

Второкурсник медицинского колледжа торопливо шел по тропинке к четвертому корпусу – до начала семинара оставалась пара минут. Звали его Карл Гуннарсон. Имена студентов волновали администрацию заочного отделения в последнюю очередь, главное – переводят ли деньги вовремя, справляются ли с трафиком и сдают ли экзамены. Что до имен – заочники могли указывать при регистрации любые, более-менее похожие на человеческие. Собственно, имя Карл ему дали при рождении, а что Гуннарсон не фамилия, а патроним, так не все понимают разницу. Возраст для аватара, как правило, выбирали типичный студенческий, около двадцати.

Тропинка сбежала с холма и вышла на аккуратно подстриженное поле для занятий спортом. У клумбы, где пламенели последние розы, помахал Виоле Форд, спешившей на практикум по кардио. Серьезная, курносая, круглолицая, прическа-шлем, – Карл, когда дразнился, называл ее «оруженосец Форд». Однажды она обмолвилась, что у нее трое взрослых детей.

Когда он вошел в аудиторию, профессор поднимался на кафедру, экран уже расцвел сине-розовой россыпью клеток, окрашенных гематоксилином. Первый слайд был чисто декоративным, как и вступительное слово, – фора для тех, кто опаздывает, камертон для тех, кто успел. Профессор Пандер умер год назад, но здесь он был в высшей степени живым. И блестящим лектором, и самым любимым «семинаристом».

– …Почему вы платите за учебу в виртуальной среде? Кто вам мешает загрузить в голову учебники и отправиться в операционную? Все просто, уважаемые: есть вещи, которым нельзя выучиться по книжкам, и в медицине таких вещей особенно много. Только личный опыт, только режим «вопрос-ответ», и не извольте пренебрегать этой возможностью…

Запах магнолиевого одеколона тянется по рядам, будто отравляющий газ. Источник – Джорди: суров, элегантен, черная бородка затейливо подбрита, как в модном журнале. О своем реале Джорди молчал упрямо и демонстративно, но Карл готов был руку дать на отсечение, что ему не больше пятнадцати. Впрочем, с хирургией он справлялся лучше многих. Бывают такие мальчишки. Получи я подобный шанс в его возрасте…

Как-то там капитан, привычно подумал Карл. Несправедливо: мой опыт еженедельно списывается на его мозг, а я о нем почти ничего не могу узнать, емкость не позволяет. Верно ли то, что мы – две жизни одного человека, если наша память когда-нибудь сольется воедино? Или я, временное вместилище информации, которую он не может получить самостоятельно, просто умру, а он заберет себе мою копию? Когда я отправлял своего аватара учиться медицине, был абсолютно уверен в первом…

Пандер внезапно остановился, поправил пальцем очки, сощурился на первый ряд:

– Мадемуазель Фарфалья, вы опять с нами?

– Да, профессор! Теперь до конца курса!

– Материальные трудности позади, отлично. Рад представить вас новым коллегам: Вита Фарфалья, большая умница.